За два дня спирта убавилось ровно на треть! Кто-то причастился, да так, что концов не найдешь! «Кто из них? — мучительно гадал я. — Харрисон? Брэдли? Или мой лучший друг Николай Дашкиев? Все они, как смурные мухи, по стенам ползают и волками смотрят. Может быть, они втроем пьют и меня не приглашают?»

«Чувствую, начинаю звереть, — продолжает Космонавт. — Пока я сплю, кто-то пьет! Меня не уважают! С кем я на Марс лечу?! С какими-то подзаборными алкоголиками! Сегодня жрут неразбавленный спирт на борту космического корабля, а завтра что? Марихуану на Марсе?! И вот когда бесенок моего подозрения вымахал в громадного пса коммунально-квартирного скандалиста, я сказал себе: «Стоп! А кто Я такой? А не дурак ли я? Тут что-то не так… Первая марсианская экспедиция не должна закончиться катастрофой из-за бутылки спирта. Стоп! Человеческая природа, конечно, противоречива, и на корабле возникла отвратительная психологическая ситуация, — а что может быть оскорбительнее для мужиков и ковбоев, если кто-то из них втихомолку пьет, и все подозревают друг друга? — но я не могу поверить, чтобы кто-нибудь из нас тайком потягивал этот паршивый спирт, потому что мы здесь не просто человеки, а как бы представители человечества. Тут что-то не так!»

И тогда мы созвали профсоюзное собрание. Устроились на потолке и начали митинговать. На повестке дня один вопрос: «Кто пьет?» Пусть честно признается, ему за это ничего не будет. Американцы божатся, мы с Колей клянемся, что никто к бутылке не прикасался. Проверяем бутылку, а она уже пуста! Мы верим друг другу, но не можем понять, куда исчезает спирт. Мы перебираем все мыслимые варианты, вплоть до пробития бутылки микроскопическим метеоритом, и все немыслимые, вплоть до присутствия на корабле пьющей нечистой силы, как вдруг американцы начинают, что называется, ржать… Совсем как эти… Что это с ними?»

За стеной в Танькиной комнате ржут истерическим первобытным смехом. «Навызывались, — объясняю я. — Вызывали Сталина, а явился Степняк-Енисейский». «Пойду, взгляну…» — марсианин выходит и вскоре возвращается, вводя в номер перепуганного Енисейского. Опять он не в ту дверь попал… «У него коньяк есть», — сообщает Космонавт. Енисейский суетливо ставит на стол бутылку армянского. «А закусить?» — строго спрашиваю я. Из енисейского дипломата с готовностью появляется полпалки копченой колбасы, от ее запаха у меня начинает течь слюна, как у собаки Павлова.

Марсианин тоже принюхивается. «Откуда вы взяли, что здесь с вами кто-то будет пить и закусывать?» — спрашиваю я.

Енисейский конфузится. Марсианин пытается телепатировать: «Юрий Васильевич, что вы задумали? Кто этот старикашка?» «Мой личный Трифон Дормидонтович», — как можно отчетливее отвечаю я. «Отдайте наган! Зачем вам оружие? Вы даже не умеете им пользоваться». — «А что тут уметь? Вставил патрон, и русская рулетка готова». Передача у марсианина получается неплохо, а вот с приемом у него худо. Из моих ответов он уловил лишь образ патрона в наганной каморе.

«Кто же все-таки на корабле выпил спирт?» — вслух спрашиваю я.

«Сама бутылка, — отвечает марсианин. — Фирма «Кока-кола» поставляла для экспедиции напитки и подсунула бутылку с поршнем и с двойным дном. Известный розыгрыш: вытягиваешь пробку, поршень срабатывает, бутылка пуста. А в невесомости поршень сработал, не дожидаясь открытия бутылки. За этот фокус фирма уплатила крупный штраф, но реклама, реклама!..» — Марсианин добывает сигарету и взглядом обращается к Енисейскому: «У вас спички есть?» В этом взгляде настоятельный совет: «Убирайся отсюда, пока цел!», но Енисейский не слышит, нет. Он давно потерял нюх. Он типичный не хомо сапиенс сапиенс.

Я взглядом зажигаю марсианину сигарету. Тот поражен. «Идите спать, товарищ генерал. У вас утром игра, а мне до утра все равно не дожить».

«Пойду спать, пожалуй», — говорит он, надевает шинель, и я наконец остаюсь наедине со своим личным Трифоном Дормидонтовичем.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Трифоны Дормидонтовичи бывают разные. Этот, например, похож на меня — лоб, лысина, седая бороденка. Мы с ним в каком-то смысле двойники, хотя это уже похоже на литературщину. Но все-таки в каждом из нас сидит свой Трифон Дормидонтович и норовит, норовит, норовит… Думаю, у каждого крупного ученого есть свой собственный Трифон Дормидонтович, множество Трифонов Дормидонтовичей. Биографии наших крупных ученых, в общем, схожи: образование в Москве или в Ленинграде, потом галопом по Европам и Сорбоннам, и, наконец, мозговая изнурительная работа до конца жизни — работа, сопровождаемая доносами и анонимками, прерываемая руганью с правительством, арестами, инфарктами, расстрелами (ну, не расстреляют, так доведут до самоубийства или, в лучшем случае, зашлют к черту на рога), работа, увенчанная, наконец, никому не нужным бессмертием, — биографии наших крупных ученых, как крик души: «Вот дураков-то!» (Мои мысли заплетаются, я не пил водку уйму лет, я пьян, что ж, тем лучше.)

Взять, к примеру, вот этого… Он сидит передо мной — этакий старенький, внушаемый, подобострастный и больной раком Трифон Дормидонтович. Жалко старичка. Прибыл на покаяние, принес мне на лапу бутылку коньяка. Подсуетился, значит. Решил душу почистить и мне продать. Чтобы я его выслушал, понял, простил. Сейчас начнет рассказывать биографию.

«Не открывайте коньяк, тут водка осталась», — говор я ему. «Мне нельзя». — «Пейте! Сейчас мы водку допьем и сыграем в одну игру. В нее трезвыми не играют».

Пьет беспрекословно… Не нужна мне его биография, я ее знаю. Все Трифоны Дормидонтовичи многостаночники, вроде лучших представителей Ренессанса, но наоборот. Бутафорские бутылки с водой вместо спирта. Ну их к лешему! Не имеет никакого значения, кто их родители, — отец ли рабочий макаронной фабрики, прадед ли крепостник, бабушка ли сестра милосердия. Андрей Иванович прав: они везде отовсюду. В медицине, в литературе, в шахматах. В биологии — классический случай. В песнях для эстрады. В геологоразведке — почему так долго нефть искали? То-то. Они вне национальности: Сталин кем был? Трифоном Дормидонтовичем…

«Вы лобзиком не выпиливали в детстве? — спрашиваю я Енисейского. — Ажурные такие полочки?» — «И это тоже». — «Закусывайте».

Ест. Кушает с аппетитом. От запаха колбасы я опять поплыл, поплыл… Этот человек прожил плохую, бесчестную жизнь. Что хотел, то воротил. Врал, доносил, ни во что не верил, друзей не имел, без выгоды хороших дел не делал. Ну, однажды случайно посадил деревце в пионерском лагере имени Павлика Морозова в порядке шефской помощи от Академии наук. Жил-был, как хвать — рак! Всю жизнь считал, что держит Бога за бороду, и вдруг к своему ужасу обнаружил, что держится за кисточку дьявольского хвоста. С кем не бывает… Пришло время задуматься о душе, а душа, такое дело… невнятное. Но очень