задумывается фигура и маленьким глоточком осторожно пробует водку. — Если не сдержит, тогда ОН потеряет право на твою эту самую…» — «Душу?» — «Это слово не произносим. — Фигура одним громадным глотком засасывает в себя всю водку и грустно произносит дроздовским голосом: — Что-то во мне заело… Обходчик, подлец, за водку четвертной требует, а я ему серебряный рубль сую. Он на меня посмотрел, "понял", закричал, побежал, водку в сугроб выбросил… Так вот. Пойдем, что ли?»

«Куда пойдем? — усмехаюсь я. — Вот я ЕГО и надул. ОН свое слово никак не сдержит». — «Это почему?» — Ровно через год именно в этот день ОН меня воскресить не сможет». — «Как так?!» — удивляется фигура, а я показываю ей на листок от 29 февраля.

«Уел! — хохочет фигура голосом моего учителя академика Эн. — Уел! Ой, не могу! Обвел вокруг пальца! — От смеха с его усов сползает позолота. Он вытирает усы и слезы: — Ты не смотри, что я смеюсь, тут не до смеха. ОН нам обоим за это знаешь какой фитиль может вставить? На всю вечность хватит. С тобой серьезно, а ты позволяешь себе какой-то базар-вокзал! Я тебе помочь хотел, думал, что тебе жить надоело, а ты… Обманул! Кого? САМОГО! Несолидно! ОН узнает и плюнет. Чего же ты хочешь, спросит ОН. Хочешь жить? Живи. Но не обманывай! Как Чехов сказал: дави в себе швейцара. Стыдно! Боюсь, я ЕМУ доложу, и бросит ОН тебя на произвол судьбы безо всякой программы».

«У НЕГО и такая графа есть?» — удивляюсь я. «Есть, — подтверждает фигура и впервые глядит на меня сотнями глаз. — Есть такая графа. Так и называется: «бросить на произвол судьбы». — «Как будет, так и будет? — дрожа, уточняю я. — Без программы? А эта… моя душа?» — «Вернется», — отвечает Ангел Смерти.

Татьяна с марсианином затихли и спят. Утром у них начинается Большая Игра.

«Понял я, чего ты хочешь. Я ЕМУ сейчас доложу. Думаю, ОН согласится. Будь здоров! Спи!» — Ангел Смерти уходит в форточку, пристегивая на ходу крылья и бросая меня на произвол судьбы.

«Будь здоров!» — отвечаю я и ожидаю, когда к форточке подлетит волнистый попугайчик Леша.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Конец

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀

⠀⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Борис Хазанов

Ход короля

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мне посчастливилось

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Мне посчастливилось — писателя Геннадия Файбусовича открыл я. Двадцать два года назад, зимним вечером, сосед по кооперативному писательскому дому прозаик Григорий Свирский привел в мою тогдашнюю квартиру однокашника по филфаку МГУ, сутуловатого и близорукого: «У Гены такая же история, как у тебя. Только тебя загребли с первого курса, а его с пятого».

— Статья 58–10, пять лет Унжлага коногоном на лесоповале, под конец — «на хорошей работе» — стрелочником, который разом и дежурный истопник на перевалочной станции лагерной железной дороги. Как ни валяла его судьба, он оставался неисправимым филологом: у станционной печки по присланному в лагерной посылке учебнику зубрил урывками итальянский — свой седьмой язык. Срок кончился, но паспорт он получил, конечно, «волчий» — с запретом жить в Москве и многих прочих городах. Мединститут в Калинине, женитьба на красавице-однокурснице, сельская больница в глухомани, рождение сына, медаль «За трудовую доблесть», реабилитация, аспирантура по гастроэнтерологии, кандидатская степень, московская больница…

«Ты в «Химии и жизни» работаешь, — сказал Свирский, — Гена вам принес три статьи, а они почему-то не идут. И вообще Гена наверно смог бы, как и ты, работать в вашем научно-художественном жанре».

«Вы писали что-нибудь кроме этих статей?;, — спросил я. — «Рассказы». — «Ты их читал, Гриша?»

— «Ой, знаешь, нет…» — «Вы кому-нибудь их показывали?» — «Я читал их жене». — «Ну, и как?*

— «Ей не понравилось». — «Принесите почитать».

Все банально; Гриша не попросил рассказы, а я попросил. И первой в папке, принесенной мне Геннадием Файбуссвичем на прочтение, была повесть — «Час короля».

Она перед вами.

И были там две потрясающие повести из пережитого в лагере и еще рассказы.

Когда кончилась последняя страница, мне осталось только снять телефонную трубку, набрать номер и сказать: «Я прочел. Вы настоящий писатель со своим неповторимым миром и мастерством. Сейчас ваши повести никто не опубликует. Ваши статьи для «Химии и жизни» пойдут в ближайших номерах. И я очень прошу вас — будьте моим автором».

Это истинное счастье для писателя первым открыть другого писателя, никому еще неведомого, и тем оно выше, чем выше талант, тебя превосходящий.

Геннадий Файбусович стал моим автором, автором «Химии и жизни». Журнал печатал его очерки и повести о великих ученых — среди них блестящая вещь «Советники всевышнего» — о Ньютоне и Лейбнице. Тринадцать лет появлялись в журнале его вещи, подписанные по литературному обычаю то собственной фамилией, то псевдонимами «Г Шингарек, «Г. Моисеев». А потом, следуя суровой логике профессионального житья-бытья, отличный врач Файбусович уволился из больницы и стал редактором одного из отделов нашего журнала. Иронический человек Кир Булычев сказал тогда, что трепетом к своему новому амплуа Гена напоминает ему гимназистку, сбежавшую с провинциальным театром, родители которой зовут ее воротиться, обещают ей путешествие в Ниццу, а она ночует на жестком топчане за кулисами, но зато каждый вечер, дважды за спектакль, торжественно, как «Отче наш», произносит: «Кушать подано!»

Но нет ничего досадней для нашего брата, чем написанное, но не услышанное, не увиденное читателем слово, и однажды в зарубежном русском журнале «Время и мы» увидел свет «Час короля», подписанный псевдонимом Борис Хазанов, а за ним — другие повести, позже составившие книгу «Запах звезд».

И в один совсем не прекрасный день прославленный еще Лермонтовым «всевидящий глаз» остановился на Геннадии Файбусовиче. Его квартиру перевернули вверх дном, конфисковали новый, только что написанный роман «Антивремя» и предложили автору на выбор одно из двух: ехать либо на Ближний Восток по своей воле, либо на Дальний — не по своей. Так началась эмигрантская жизнь.

Геннадий Файбусович живет сейчас в Мюнхене, редактирует добротный русский журнал «Страна и мир», пишет и печатает романы и публицистику. Его литературная судьба удачней, чем у многих наших писателей-эмигрантов; его книги переводят с русского на другие языки, потому что его творчество продолжает традицию европейской классики, вехи которой обозначены именами Франца Кафки, Томаса Манна, Германа Гессе, Роберта Музиля. Мне радостно писать это.