— Скорее в трех, — сказала Энджи.

— Черт, адрес забыл спросить.

— В Саути всего несколько антикварных лавок, — сказал я. — Магазин Кеннилли на Бродвее, напротив ресторана «Амрейнс».

Раерсон кивнул.

— Не хотите присоединиться? Теперь Бруссард с цепи сорвался, со мной вы оба будете в наибольшей безопасности.

— Конечно, — сказала Энджи.

Раерсон взглянул на меня:

— А вы, мистер Кензи, что скажете?

Я оглянулся на дом Беатрис, на освещенные желтым светом прямоугольники окон гостиной, подумал о тех, кто живет в этом доме, о набирающем силу уже закрутившимся над ними торнадо, о существовании которого они и не подозревают.

— Пока, ребята.

— Что стряслось? — Энджи настороженно посмотрела на меня.

— Пока, — сказал я. — Надо кое-что сделать.

— Что?

— Да ничего особенного. — Я положил руки на плечи Энджи. — Увидимся. Договорились? Пожалуйста. Дай мне сейчас свободу маневра.

Энджи внимательно посмотрела мне в глаза и кивнула. Конечно, ей это не понравилось, но она считалась с моим упрямством, как со своим собственным. Понимала, насколько бесполезно спорить со мной в определенных ситуациях. Точно так же я знал, что иногда не следует перечить ей.

— Глупостей не натворите, — сказал Раерсон.

— О нет, — сказал я. — Глупостей я не натворю.

Путь оказался неблизкий, но проделать его стоило.

В два часа ночи Бруссард, Паскуале и еще несколько игроков «защиты прав» вышли из «Бойна». По тому, как они обнимались на автостоянке, я заключил, что им стало известно о смерти Пула. Их душевная боль была неподдельной. Полицейские, как правило, обнимаются, только когда один из них погибает при исполнении служебных обязанностей. Потом, уже когда почти все разъехались, Паскуале и Бруссард поговорили еще на автостоянке, Паскуале напоследок крепко обнял Бруссарда, постучал кулаками по его широкой спине, и они расстались.

Паскуале уехал на «бронко», Бруссард же пошел осторожным шагом пьяного человека к своему «вольво» с универсальным кузовом, выехал задним ходом на Вестерн-авеню и повернул на восток. Машин на шоссе было мало, я старался держаться от него подальше и однажды чуть не потерял из виду, когда задние огни его машины вдруг пропали у Чарльз-ривер.

Я прибавил газу, потому что он мог свернуть на Сторроу-драйв и поехать короткой дорогой к Норф-бикон или свернуть на восток или запад по платной автостраде «Мэсс» на этой развилке.

Вытянув голову, я увидел «вольво», он как раз проскользнул освещенное фонарями место, направляясь к пунктам взимания платы с автомобилей, движущихся в западном направлении.

Я заставил себя сбавить скорость и проехал через контрольный пост примерно минуту спустя после Бруссарда. Примерно через две мили я снова заметил «вольво». Бруссард ехал по левой полосе со скоростью примерно сто километров в час. Я старался держаться метрах в ста позади него, двигаясь с той же скоростью.

По правилам бостонские полицейские должны жить в самом городе, но я знаю нескольких человек, которые обходят это требование, сдавая свои бостонские квартиры друзьям или родственникам, а сами живут на окраинах или за городом.

Бруссард, как выяснилось, жил довольно далеко. В дороге прошло больше часа, мы съехали с платной автострады на неосвещенную узкую проселочную дорогу и в конце концов оказались в городке Саттон, примостившемся в тени заповедника «Ущелье Чистилище» гораздо ближе к Род-Айленду и границе Коннектикута, чем к Бостону.

Бруссард свернул на крутой спуск к небольшому коричневому домику, типичному сельскому жилищу в Новой Англии, окна которого загораживали кусты и невысокие деревья. Я поехал дальше. Вскоре дорога уперлась в сосновый лес, и здесь я развернул машину. Лучи фар, освещая что-то вдали, пронизывали темноту, гораздо более густую, чем городская. Свет каждой, казалось, обещал выхватить из тьмы ночных животных, вышедших на поиски корма, и у меня всякий раз сердце замирало при виде их горящих зеленым глаз.

Я поехал обратно, нашел домик, и еще метров через сто после него в свете фар показался дом с окнами, закрытыми ставнями. Я поехал по дороге, усыпанной прошлогодней листвой, остановил «краун-викторию» за перелеском и посидел в ней немного. Слышно было только стрекотание цикад и шум ветра в голых кронах деревьев.

На следующее утро, едва проснувшись, я увидел два коричневых глаза, которые меня внимательно рассматривали. Взгляд их был мягким, печальным и глубоким, как шахты в медном руднике. Глаза не моргали.

Я слегка пошевелился. В это время белокоричневое рыло стало было склоняться к окну, но мое движение напугало любопытное животное. Я даже не успел понять, кого вижу, а олень пронесся по полянке к деревьям, его белый хвостик мелькнул между стволов и исчез.

— Господи, — сказал я вслух.

Тут мое внимание привлекло движение другого цветного пятна, на этот раз за деревьями прямо против ветрового стекла быстро двигалось что-то коричневое. В просвете между деревьями справа от меня мелькнул «вольво» Бруссарда. Я понятия не имел, поехал ли он за молоком или уже обратно в Бостон, но в любом случае открывшимися возможностями пренебречь было нельзя.

Я достал из бардачка набор отмычек, перекинул через плечо ремешок камеры, вышел из машины и пошел по мягкой земле обочины. Это был первый теплый день в году, солнце светило с неба, такого голубого и свободного от смога, что мне с трудом удалось убедить себя, что я все еще в Массачусетсе.

Я подходил к дороге, по которой проехала машина Бруссарда. В это время из молодого сосняка на обочину дороги вышла, держа за руку ребенка, высокая худая женщина в красно-белой ковбойке, синих джинсах и с длинными темными волосами. Оба они наклонились, ребенок подобрал газету, оставленную на краю шоссе, и отдал женщине.

Я оказался слишком близко и просто так уйти уже не мог. Прикрыв глаза ладонью от солнца, женщина посмотрела в мою сторону и неопределенно мне улыбнулась. Ребенку, державшему ее за руку, было года три, светлые волосы и бледная кожа были совсем не такие, как у нее или Бруссарда.

— Здрасте, — сказала она, подняла ребенка и пристроила себе на талии.

Малыш стал сосать палец.

— Здрасте.

Такая внешность легко запоминается. Крупный рот располагался у нее на лице не совсем правильно, на одной стороне лица он был несколько выше, чем на другой, и в этой асимметрии угадывалась усмешка, которая сразу рассеивала все иллюзии. На первый взгляд, по форме губ и скул, по рдеющему, как заря, румянцу, ее можно было бы принять за бывшую модель, за трофейную жену какого-нибудь финансиста. Я посмотрел ей в глаза. Их жесткий нагой интеллект меня встревожил. Такая женщина