ними тихонько захрапел Антон Павлович. Тогда Ярослав взял Сашку на руки, как в новогоднюю ночь, и отнес к себе в комнату.

* * *

Остался год, думала Сашка, слушая его дыхание рядом с собой, обнимая за голые гладкие плечи, поглаживая во сне, когда он начинал дышать чаще и вздрагивать, будто от холода. Время – понятие грамматическое, но у меня остался год и еще две недели.

Ярослав беззвучно заговорил во сне, быстро и напряженно. Сашка плотнее его обняла, он успокоился, обнял ее в ответ, не просыпаясь. Сашка провела ладонью по его спине, по бедрам, желая запомнить каждый сантиметр теплой кожи, каждую родинку и каждый волосок. Ярослав приоткрыл глаза; Сашка совсем близко увидела его радужку, похожую на прохождение луны по диску зеленого солнца. Или на дно глубокого пруда, чуть затуманенного спросонья.

– Спи, – Сашка улыбнулась и погладила его по голове.

Пятикурсники сдают экзамен в апреле, пятнадцатого. Защищают диплом. Остался год…

А ведь я использовала его, подумала Сашка, покачивая Ярослава в объятиях, как волна покачивает корабль. Топливо, энергия, информация. Он был нужен мне, чтобы чем-то себя заполнить – чтобы Слово, оскверненное страхом, могло опереться на новую идею и переродить себя. Прозвучать, отменить Фарита и реализоваться как Пароль…

Она лежала в постели, обнимая мужчину, – но она же вырвалась, будто пар из котла, и взлетела над домом. Увидела огоньки Торпы внизу и лес на горизонте. Завертелась детской юлой из ящика со старыми игрушками: не хочу!

Не хочу никого использовать. Не хочу исполнять предназначение. Не хочу менять мир, хватит с меня, я хочу жить!

Ярослав глубоко вздохнул и пошевелился. Мягко повернулся, подминая Сашку под себя, окутывая собой. Сашка вернулась в свое физическое тело, как джинн возвращается в бутылку; в этот момент будущее показалось ей таким же осязаемым, как матрас под лопатками и горячие ладони на бедрах.

* * *

– До мая ничего не произойдет. За Антоном Павловичем я присмотрю, ты спокойно лети и делай что надо.

– Как неохота, – он тоскливо глядел поверх герани на двор, где оседали сугробы. – Два месяца, почти три, вырезать из жизни ржавыми ножницами.

– Но вся остальная жизнь будет зато наша, – сказала Сашка. – Я не лечу в космос, ты не уходишь на войну, представь, сколько визгу будет, когда мы наконец-то встретимся.

– А кто будет визжать? – спросил он с опаской.

– Я, конечно, – Сашка засмеялась. – Я буду визжать и прыгать тебе на плечи, в обычной жизни такое редко возможно. Но там, где мы встретимся – в аэропорту, – люди посмотрят с пониманием.

– Я тогда буду рычать, – сказал он, подумав. – Но только тихо-тихо. И только потом. Не в аэропорту. Если можно.

– Рычи, – согласилась Сашка.

Первого июня, когда он вернется, она поставит временной якорь – «тогда». И замкнет это время в кольцо. Они с Ярославом спокойно доживут до тридцать первого августа, и Сашка заменит якорь на «сейчас». Из всего, чему ее учили в Институте, ей пригодится в жизни ровно одно умение – устраивать временные петли.

А Ярослав ничего не узнает. Для него каждое лето будет как новенькое, все сначала. До чего же подлая, до чего же притягательная мысль. Интересно, удержусь я или все-таки сделаю?

– Скажи, о чем ты думаешь? – Ярослав, открыв форточку на кухне, насыпал зерна в кормушку под окном – в последний раз за этот сезон, наверное.

– О лете, – честно сказала Сашка.

И подумала: все эти мечты и фантазии – дань моей трусости. Я готова на что угодно, чтобы украсть хоть несколько лет счастливой человеческой жизни. Иметь будущее – роскошь, за которую приходится платить…

Я, конечно, найду какой-нибудь выход, но это будет потом.

* * *

«Самохиной А. уведомление».

На один безумный миг Сашке показалось, что она получила письмо от Стерха. Тот всегда был пунктуален – восемь утра…

Восемь утра. Комната в общежитии, Сашка успела вернуться с пробежки и выйти из душа. Антон Павлович в больнице на плановом обследовании. За окнами светло, апрель, пробивается трава и радостно верещат воробьи: «О чем поют воробышки в последний день зимы…»

«Кафедра специальности Института специальных технологий достигла соглашения о допуске студентки Самохиной А. к досрочной защите диплома. Место проведения экзамена – актовый зал, время – пятнадцатого апреля в двенадцать ноль-ноль».

* * *

– Итог заседания кафедры, – сказал Фарит в телефонной трубке. – Ты готова, Саша. Именно сейчас ты в отличной форме.

– А что сказал Дмитрий Дмитриевич? – Сашка стояла у телефона-автомата на первом этаже, прислонившись лбом к холодному пластику.

– Высказал особое мнение, – в голосе Фарита ей послышалась легкая насмешка. – Но большинством голосов кафедра решила тебя допускать.

– А я, – Сашка на секунду запнулась, как ребенок, придумывающий дразнилку, – а я… Я, как Пароль, реализую свою свободу. И по своей воле выберу доучиваться еще год! – Она услышала, как голос наполняется уверенностью, а потом и торжеством. – И никто не сможет меня принудить. Даже ты.

– Хорошо, – сказал он после паузы. – Тогда подойди в деканат, прямо сейчас, и напиши заявление. Правила есть правила.

Сашка стояла несколько секунд, слушая тишину в трубке. Она не ждала, что он так легко уступит.

* * *

Она наткнулась на Костю у входа в общагу – тот выбежал из переулка, ведущего на улицу Сакко и Ванцетти, и на нем не было лица.

– Саш, ты не видела Лизу?

– А что случилось? – Сашка остановилась.

– Докладная, – Костя с трудом выговаривал слова. – Адель… написала докладную. Сука.

И, ничего больше не добавляя, он кинулся через двор к зданию Института. Сашка побежала за ним, еще не зная, зачем.

Фарит Коженников стоял у расписания, внимательно изучая его, как прилежный студент. Сашка и Костя вбежали в вестибюль из бокового входа, со двора, и одновременно через парадный ход вошла Лиза. Фарит обернулся, будто его окликнули, хотя Лиза не произнесла ни звука.

Она вынула руку из кармана короткого светлого плаща. Маленький пистолет казался игрушечным, но выстрел прозвучал неожиданно громко; Лиза Павленко решилась наконец-то сделать то, о чем мечтала с первого курса. Да что там – с абитуры.

Она шагала вперед, нажимая и нажимая на спусковой крючок, а патронов у нее было шесть. Несколько раз ее кисть отбросило отдачей, но в целом она справлялась отлично: две пули влетели в табло с расписанием, и табло замерцало, как испорченная рекламная вывеска. Две пули вошли Фариту в грудь, одна в шею и одна – в правое стекло темных очков, и стекло разлетелось мельчайшими брызгами.

Фарит не шелохнулся. Лиза стояла