Растерянный и печальный, он покачал головой и, внезапно ссутулившись, пошел к своей спальне.

Чарльз дошел до Джорджтауна под дождем, не обращая внимания на гремевший гром и сполохи молний. Постучавшись в какой-то дом и перебудив хозяев, он спросил, как дойти до частного кладбища. Сонная пара была так напугана его диким видом, что не посмела ему отказать. Чарльз появился на их веранде подобно адскому чудовищу из ночного кошмара – мокрый насквозь человек с длинной бородой до пояса, безумными глазами, в конфедератской рубашке и с кольтом на ремне.

Прибавив шагу, Чарльз добрался до кладбища уже в кромешной тьме. На мокрой траве он поскользнулся и чуть не упал, наткнувшись на прутья невысокой изгороди. Колени уперлись в металл. Кованое железо.

Неужто с завода Хазардов? Из горла вырвался безумный смешок. Он чувствовал, что теряет рассудок. Перед глазами все кружилось и путалось. Ему хотелось кричать. Хотелось умереть.

Пинком открыв калитку, он вошел на кладбище, глядя на могильные надписи в свете молний. Раскинув гранитные крылья, гранитные ангелы протягивали к нему гранитные руки, о чем-то умоляя его гранитными глазами.

«Нет, спасибо, я уж сам как-нибудь найду то, что мне нужно…»

В темноте он то и дело спотыкался о низкие надгробия, больно ударяясь о холодный мрамор. В вышине проносились белые зигзаги молний. В какой-то момент он вдруг увидел высокий обелиск и огромную надпись, высеченную на пьедестале: «СТАРКВЕЗЕР».

Он долго брел сначала в одну сторону, потом в другую, пока наконец не нашел ее могилу. На маленьком прямоугольном камне, немного скошенном сверху, Дункан поместил только имя и две даты – больше ничего.

Чарльз упал на колени под проливным дождем, мокрый с головы до ног. Но он не чувствовал ни сырости, ни холода – только бесконечное, раздирающее его изнутри горе. Он стоял на коленях перед могилой и вдруг, совершенно не осознавая, что делает, начал колотить себя кулаками по ногам.

Он бил все сильнее и сильнее, словно хотел наказать себя. Сжатые в кулаки руки свело болью, но он все продолжал бить. Гром гремел, как пушки возле Шарпсберга. Молнии вспыхивали снова и снова, освещая пятно крови на его правой штанине. Удары стали чаще.

Как ему жить с таким грузом вины? Что делать с этим ребенком, который появился на свет из-за него, как из-за него же появился и этот могильный камень? Что ему делать?

Из его горла вырвался короткий странный крик раненого зверя. А потом откуда-то из глубины начала подниматься некая сила, которая неизбежно должна была вырваться наружу. Он разжал пульсирующие от боли кулаки, поднял правую руку к мокрому лицу и потрогал щеку.

Это был не дождь.

Он упал на могилу и первый раз после Шарпсберга зарыдал.

Чарльз пролежал на могиле Августы Барклай до рассвета, когда гроза наконец утихла. Потом, стуча зубами от холода, он долго шел до центра города и добрался к дому генерала часам к десяти.

После физических и душевных потрясений прошедшего вечера Дункан плохо спал и встал поздно. Он только собирался приступить к завтраку, когда в дверях столовой предстало душераздирающе печальное явление по имени Чарльз Мэйн. Сверху донеслось хныканье Чарльза-младшего и ласковый голос Морин.

Стиснув зубы, Дункан постарался успокоиться. Это оказалось нелегко.

– Черт побери… – проговорил он, побагровев от возмущения. – Чем вы занимались всю ночь? Пили, валялись в канаве?

Все выглядело именно так. На правой штанине Чарльза расплывалось большое пятно крови; мокрая рубашка на груди была вся в грязи, как и всклокоченная длинная борода.

– Я провел ночь на ее могиле. И я много думал о своем сыне. Пытался понять, что мне делать.

Дункан медленно выпрямился на стуле; в его глазах светилась холодная неприязнь.

– Ну и?..

– Следующая станция – Лихай-Стейшн. Будьте внимательны: следующая станция – Лихай-Стейшн.

Кондуктор вышел из вагона, и его голос стал тише. Местный поезд отходил от Бетлехема в половине седьмого. Это означало, что уже меньше чем через полчаса они переступят порог Бельведера. Джордж был рад этому – он смертельно устал. Констанция наверняка тоже, судя по тому, как она молча сидела, прислонившись к нему.

Джордж занял место у окна и теперь наблюдал за тем, как сумеречный свет мерцает на глади реки и на голубых силуэтах далеких гор на западе. Он повернулся, собираясь что-то сказать жене, но осекся. Ее глаза были закрыты, голова свесилась вперед, так что вместо одного подбородка образовалось три.

Усталое лицо Джорджа разгладилось, когда он с любовью всматривался в нее. Потом краем глаза он заметил какое-то движение за окном по ту сторону прохода. Когда поезд замедлил ход перед поворотом, Джордж увидел кладбище и на переднем плане – три ряда новых белых крестов, по пять в каждом. Движение, которое привлекло его внимание, исходило от двух рабочих, закапывающих в открытую могилу невидимый гроб. Рядом с могилой неподвижно стояли пожилые мужчина и женщина. В скрещенных руках мужчина держал что-то красно-белое. Флаг.

Поезд свернул за поворот. Кладбище исчезло. Джордж осторожно обнял Констанцию, стараясь не разбудить ее. Просто ему было приятно к ней прикасаться.

Он вдруг почувствовал, как его захлестывает огромная любовь к этой располневшей женщине, дремавшей рядом. Любовь к ней и к их детям, чьей жизнью он теперь снова начнет заниматься, перестав быть солдатом и снова став отцом. Он подумал, что только любовь и поддерживала его эти последние четыре года. Его взгляд снова устремился за реку, к зарослям горного лавра на склонах. «Только любовь способна вести нас вперед…» – вспомнил он слова матери.

– …исчезло так быстро. И теперь вокруг столько перемен.

– Да, вы совершенно правы. Мне жаль, что Линкольна так жестоко убили, но он, несомненно, пострадал за свою политику.

Джордж нахмурился, услышав разговор пассажиров, сидевших сзади него. Первый голос принадлежал старику, в нем слышалось ворчливое недовольство, столь частое сейчас для всей страны. Его собеседницей была женщина, судя по всему молодая. Она снова заговорила:

– Я могу допустить, что черные заслужили свою свободу, но этим и следовало ограничиться.

– Так и будет. Пусть только какой-нибудь черномазый попробует войти в мой дом через парадную дверь, как белый, – я ему быстро все объясню с помощью своего старого седельного пистолета.

Женщина вздохнула:

– Не все наши политики так же храбры, как вы. Они на полном серьезе говорят о том, что цветные должны иметь право голоса.

– Глупости. С какой стати кому-то поощрять такие перемены? Это же безумие.

Явно придя к согласию, они погрузились в молчание, оставив Джорджа размышлять в тишине, среди витающих по проходу запахов пыльных сидений и переполненной плевательницы, стоявшей в начале вагона. Холмы на западе теперь стали выше и время от времени перекрывали прямые лучи низко висящего солнца. Задумчивое лицо Джорджа то освещалось мерцающим светом, то скрывалось в тени.