Как это было на самом деле? При том обилии вооруженных людей, которые были задействованы с обеих сторон, использовании пулеметов и артиллерии, даже удивительно, что взятие Зимнего привело к относительно небольшой крови. Нокс писал в дневнике: «Гарнизон почти не стрелял, и, как говорят, его потери составили всего трое юнкеров ранеными»[3101]. В официальной советской историографии говорилось о 5–6 погибших.

С арестованными особенно не церемонились, но в тот момент они не сильно рисковали жизнью. Расстрелов не было. Мельгунов соглашался с Троцким, заметившим, что никаких расстрелов не было и «по настроению обеих сторон в тот период быть не могло»[3102]. Юнкера-артиллеристы сидели в казармах Павловского полка. «В течение 36 часов, — свидетельствовал фон Лайминг, — то есть до утра 27 октября, мы сидели в «плену» (своих же!), выпускали поодиночке только в уборную с середины 26 октября и не получали никакой пищи и даже воды до вечера 26 октября… Днем 27-го я уже вернулся домой и нашел мою мать в ужасном состоянии беспокойства, как за меня, зная, что я был в охране Зимнего дворца, так и за моего отца, который еще не вернулся из Ярославля, где он ревизовал кадетский корпус»[3103].

О судьбе арестованных женщин-ударниц множество самых разных историй. Нокс описывал картины издевательств над ударницами. Днем 26 октября в британское посольство пришли два офицера-инструктора женского батальона и поведали секретарше «ужасный рассказ о том, как 137 женщин добровольческого батальона, захваченных во дворце, подвергали пыткам и побоям, а сейчас их насилуют в казармах Гренадерского полка». Нокс, как истинный джентльмен, незамедлительно отправился в Смольный, где пригрозил «настроить общественное мнение цивилизованных стран против большевиков и всего того, что они совершили». После этого Нокс лично поехал в казармы Гренадерского полка, где добился наконец освобождения несчастных женщин[3104].

Бочарникова рассказывала, что с ними на самом деле сталось: «Выводят за ворота. По обе стороны живая стена из солдат и красногвардейцев. Начинают отбирать винтовки. Нас окружает конвой и ведет к выходу для отправки в Павловские казармы; по нашему адресу раздаются крики, брань, хохот, сальные прибаутки. То и дело из толпы протягивается рука и обрушивается на чью-нибудь голову или шею. Я шла с краю и тоже получила удар кулака по загривку от какого-то ретивого защитника советской власти.

— Не надо, зачем, — остановил его сосед.

— Ишь как маршируют, и с ноги не сбиваются, — замечает конвоир.

В казарме нас заводят в комнату с нарами в два яруса. Дверь открыта, но на треть чем-то перегорожена. В один миг соседняя комната наполняется солдатами. Со смехом и прибаутками нас рассматривают, как зверей в клетке»[3105].

Отправляют их в казармы, подведомственные Ильину-Женевскому, который свидетельствовал: «Я впервые видел женщин-ударниц и потому с особым интересом приглядывался к ним… По стриженым головам и простым, грубым обветренным лицам их можно было принять за молодых солдат, но сразу же бросился в глаза их низкий рост (по сравнению с гренадерами они казались просто карликами), маленькие ручки и так нелепо выглядевшие в обмотках толстые ноги. С тремя из них, в том числе с их командиром, тотчас же по приходе сделались обмороки. Мы кое-как дотащили их до помещения полкового комитета, посадили здесь на стулья и дали воды… Я произвел расчет, их оказалось 138. Арестное помещение при полку для такого количества пленниц, конечно, слишком мало. Вместе с председателем полкового комитета Федоровым мы выбрали пустую изолированную казарму и поместили ударниц там, поставив у дверей надлежащий караул»[3106].

Бочарниковой обстановка показалась куда менее гостеприимной: «Настроение солдат постепенно менялось, начались угрозы, брань. Они накалялись и уже не скрывали своих намерений расправиться с нами как с женщинами. Что мы могли сделать, безоружные, против во много раз превосходящих нас численностью мерзавцев? Будь оружие, многие предпочли бы смерть насилью. Мы затаились. Разговоры смолкли. Нервы напряжены до последнего предела. Казалось, еще момент, и мы очутимся во власти разъяренных самцов.

— Товарищи! — вдруг раздался громкий голос. К двери через толпу протиснулись два солдата — члены полкового комитета, с перевязкой на рукаве. — Товарищи, мы завтра разберемся, как доброволицы попали во дворец. А сейчас прошу всех разойтись!

Появление комитетчиков подействовало на солдат отрезвляюще. Они начали нехотя расходиться. По очистке от них комнаты дверь заперли. Появились вооруженные солдаты и, окружив нас, внутренними переходами, где никто не встретился, вывели во двор. Вспоминаю лишь момент, когда нас привели на обед в столовую. На столах груды белого хлеба. Направо от стола над баком с борщом стоит симпатичный кашевар-бородач, лет сорока пяти. Рядом с ним человек пятнадцать солдат. Ловим на себе их доброжелательные взгляды. Чувствуем, что попали к друзьям. Усаживаемся за столы.

— Встать! На молитву! — командует фельдфебель.

— Отче наш…

По мере того как поют, прибегая в Единому нашему Заступнику, нервы кой у кого сдают, и по лицу текут слезы»[3107].

На другой день Ильин-Женевский «получил распоряжение от Военно-революционного комитета освободить ударниц и предоставить им возможность следовать на Финляндский вокзал для дальнейшего направления в свои казармы на станцию Левашово. Я тотчас же объявил им об этом, и они радостно засуетились и начали собираться и строиться, приготовляясь в путь-дорогу»[3108].

Мария Бочарникова: «Под вечер, окруженные конвоем, мы были приведены на Финляндский вокзал. Вдруг к поезду подошла большая группа вооруженных с ног до головы матросов, едущих с этим же поездом. До нас донеслось:

— А, керенское войско! Пусть едут, в Левашово мы с ними расправимся.

Услыхали это и наши конвоиры и уселись с нами в поезд. В Левашово вылезаем, и конвой нас окружает. Высыпавшие матросы, видя, что нас охраняют, с бранью и проклятиями вернулись в поезд… Ходили слухи, что погибли все защитницы Зимнего дворца. Нет, была только одна убита, а поручику Верному свалившейся балкой ушибло ногу. Но погибли многие из нас впоследствии, когда, безоружные, разъезжались по домам. Насиловали солдаты и матросы, насиловали, выбрасывали на улицу с верхних этажей, из окон поезда на ходу, топили»[3109].