Лаура смотрела на классного руководителя и учителя истории, разглядывала веселое мальчишеское лицо над воротом бордового шерстяного свитера грубой вязки и спрашивала себя, возможно ли, можно ли всерьез думать о том, чтобы довериться этому мужчине, рассказать ему, что ее рассеянность отчасти объясняется этими пиджаками, брюками и запахом гниющих цветов.

– Ну, например, дома все в порядке? – спросил господин Ландзаат.

– Что вы имеете в виду? – спросила она, чтобы выиграть время.

Она понимала, что он имеет в виду; все они имели в виду одно и то же, и, откровенно говоря, ее веселого классного руководителя не украшало то, что он явно читал те же журналы, что и его невзрачные вонючие коллеги.

– Говори мне «ты», – сказал он. – И меня зовут Ян.

Все ли хорошо дома? Это был вопрос, который она сама в последнее время задавала себе все чаще. Да, ее родители были симпатичными. Симпатичные люди, это говорили все, от друзей и одноклассников до их родителей – и до некоторых учителей. Учителя делились на две категории: те, кому было просто интересно, что у них в классе учится дочь известного телеведущего, и те, кто открыто давал понять, что Лаура не должна думать, будто профессия отца обеспечит ей лучшие оценки. Учителя из первой категории иногда оставляли ее после уроков под предлогом домашней работы или задания, которое они хотят еще немножко с ней обсудить, но на самом деле – исключительно чтобы приподнять для себя завесу над миром телевидения. Вторая категория, в силу очевидных причин, питала отвращение ко всему, что выходит за пределы среднего. Лаура иногда подозревала, что они нарочно занижают ей оценки, но и это было не доказать. В тех журналах можно было прочитать, сколько ее отец получает в год. Наверное, чтобы заработать столько же, учителю приходится трудиться полжизни или даже всю жизнь. В начале учебного года учитель географии спросил всех, где они побывали летом на каникулах, и Лаура стала с воодушевлением рассказывать, как вместе с родителями и братишкой путешествовала по Америке в автофургоне. От Восточного побережья до Западного. На середине описания высоких волн и серфингистов на пляже Малибу учитель географии ее прервал: «Может быть, Лаура, стоит оставить твоим одноклассникам какое-то время, чтобы и они смогли рассказать о своих каникулах. Не каждый совершил такое большое и долгое путешествие, как ты». Затем он отвел взгляд от нее и обвел им класс: «Есть среди вас кто-нибудь, кто оставался в наших прекрасных Нидерландах?»

Господин Ландзаат улыбнулся, не разжимая губ.

– Еще две недели – и учебный год закончится. Хочется на каникулы?

– Да, – сказала она.

– А что вы собираетесь делать? Куда поедете?

В этом году ее родители, кроме домика в Терхофстеде, который у них уже был, купили еще дом во Франции. В Дордони. Там они проведут бо`льшую часть июля и август, но до этого на две недели поедут на Кубу. На последней неделе каникул она впервые отправится в Терхофстеде одна – с друзьями, но без родителей.

– Мы еще точно не знаем, – сказала она. – Может быть, в кемпинг в Нидерландах. Или во Франции, – добавила она поспешно, потому что «кемпинг в Нидерландах» прозвучал несколько неправдоподобно для семьи с доходами ее отца.

– Ха, Франция! Мне вдруг вот что пришло в голову: ты уже подумала, какую выбрать школьную поездку?

Школьная поездка предстояла пятым классам в конце сентября. Можно было сделать выбор между неделей катания на байдарках в Арденнах, неделей в Западном Берлине и неделей в Париже. На Париж записалось столько желающих, что решено было тянуть жребий.

– Париж, – сказала Лаура. – Но не знаю, получится ли. Жребий, вы же знаете.

– Ты, – сказал он. – Ян. Меня зовут Ян. И у меня для тебя хорошая новость. Я один из трех сопровождающих в парижской поездке. Конечно, жеребьевка должна пройти честно, но всегда найдутся несколько человек, которым, учитывая их успехи в учебе, возможно, лучше недельку поработать над своей спортивной формой в Арденнах.

Он подмигнул? Это произошло так быстро – едва заметное подрагивание века, – что Лаура подумала, будто ей показалось, но тут он подмигнул еще раз.

– Это должно остаться между нами, – продолжал он. – Но сначала идет предварительный отбор. А потом настоящая жеребьевка. Тебе нравится гребля на байдарке?

Она покачала головой:

– Не особенно.

– Тогда я сделаю пометку.

Он порылся в ворохе бумаг на столе.

– Другие учителя, которые туда поедут, это… Да как же ее зовут, ту англичанку?

– Госпожа Постюма.

– Да, эта. Постюма… А третий – Харм. Харм Колхас, по обществоведению. С ним все будет в порядке. Ему понравится мысль о том, чтобы придать этой жеребьевке какое-то направление.

А ведь между тем Лауре было семнадцать, как совершенно правильно заметил ее отец. Взрослые мужчины на улице оборачивались на нее и присвистывали ей вслед. Это могло быть. Это было возможно. Ян Ландзаат, учитель истории в лицее имени Спинозы, сидел и в открытую флиртовал с ней. И ей почти ничего не пришлось для этого делать. Это было совсем не то, что с какой-нибудь актрисой, которая укладывается в постель с режиссером, чтобы закрепить за собой роль. Немножко похоже, но лишь отдаленно, в сущности же это совсем другое, уговаривала она себя. Ян Ландзаат не был непривлекательным мужчиной, он и сам, наверное, так считал. Ходили кое-какие слухи. Он был здесь новичком, работал в лицее имени Спинозы только с этого года, а раньше преподавал в лицее имени Монтессори. Ученики обоих лицеев активно общались между собой: дружили, влюблялись, приходили друг к другу на школьные праздники. Слухи распространялись быстро, как обычно бывает со слухами; они разрастались как снежный ком. В Монтессори было около шестисот учащихся, в Спинозе – больше восьмисот. На вершине горы снежный ком был еще мал и в точности соответствовал двум рукам, которые его слепили, а потом отпустили катиться вниз; на середине склона он собрал столько снега, что никто и ничто не смогло бы замедлить его ход. Началось с рассказа о том, что Яна Ландзаата отстранили от работы в лицее имени Монтессори, потому что у него что-то было с девочкой из выпускного класса, а потом пошли слухи, что они собираются пожениться: учитель истории, наверное, был готов бросить жену и двоих маленьких детей. И всего лишь шаг отделял жену Яна Ландзаата, которая пришла домой раньше, чем ожидалось, и застала мужа с девушкой на диване, от жены Яна Ландзаата, которая, вся в слезах, ворвалась в класс, чтобы устроить изменнику очную ставку, – в Лаурином воображении дома на диване он спустил брюки до щиколоток, а девушка первой увидела, что жена учителя стоит в дверном проеме, тогда как сам он ничего не замечал. Девушке пришлось тронуть его за плечо, чтобы предупредить, но он еще целых полминуты продолжал водить языком по ее шее. В сцене, разыгравшейся в классе, у жены в руке была скалка, как в комиксе или в фильме категории «Б», и господину Ландзаату пришлось вылезать в открытое окно, чтобы не оказаться избитым этой скалкой. Предварительной кульминацией слухов стали рассказы о нескольких девушках, подавших на историка в суд за то, что он распускал руки. Об этом заговорили примерно через месяц после того, как господин Ландзаат появился в лицее имени Спинозы. Потом кто-то – никто уже точно не помнил, кто именно, – сказал, что было бы крайне странно, если бы в Спинозу просто так назначили учителя, который в другой школе запятнал себя серьезными проступками. И точно так же как сначала слухи становились чем дальше, тем страшнее, теперь они принялись развиваться в обратном направлении. Раз самое страшное немыслимо, значит и менее страшное тоже было основано на неправде.