раздражало все это. Он хотел видеть молодость и красоту, но понимал, что и сам превращается в старого еврея, пусть и богатого.

Однако в Израиле он чувствовал себя в безопасности теперь, как никогда. На Украине национализировали его активы из-за войны, начали энергично копать под него, хотя он считал своей великой заслугой то, что «незалежна» пока держится в войне с Россией и какое-то время продержится. Савойский делал все, чтобы выбить из Донбасса дух, русский дух, еще до СВО. Платил летчикам премии, когда те прилетали, удачно отбомбившись по городам и поселкам, оплачивал авиационный керосин, покупал оружие созданным им же тербатам. Во многом подтолкнул к началу серьезных и решительных действий вялое руководство страны, которому указывали заморские эмиссары. Так бы до сих пор ни на что и не решились.

Он не мог полететь в Штаты — там на него завели уголовное дело, разве что в Латинскую Америку или Китай, Индию. Но не стремился никуда, имея гражданство Кипра и Израиля. Его информировали, что президент Украины, которого он выдвинул на этот пост, собирается лишить его гражданства. На Савойского последнее время навалились апатия и страх. Он и сам не объяснил бы, откуда наползало это липкое, паутинное ощущение безнадежности и понимание, что все кончится не слишком хорошо.

Савойский все еще достраивал дом, немного пришлось расширить гостевую половину. Покупал предметы искусства, чтобы украсить большую гостиную, светлую, в бежевых и голубых южных тонах.

Менеджер антикварного салона позвонил и взволнованно, с придыханием сообщил, что вот-вот должны поступить картины известной иранской художницы Симин Сарда. Ее «взрывной анимализм», как характеризовали картины восхищенные критики на всех искусствоведческих сайтах, ее быки и крокодилы, собаки — и все это в необычном исполнении: хаотичные кляксы при дистанционном рассмотрении оживали, воплощаясь в единое целое — в антилопу, бегемота или быка, загнанного тореадором. А ее анималистические фигуры из глины…

В Израиль она, конечно, не приезжала по вполне понятным причинам, да и ее картины и скульптуры сюда завозить трудно, но Савойскому повезло. Менеджер салона доставил несколько полотен из Америки. И пару скульптур. Охотников купить их много, и потому надо поспешить. Тем более менеджер категорически отказался привезти картины и скульптуры на виллу для демонстрации, сославшись на то, что нет охраны, и даже когда Савойский предложил услуги своих охранников, отверг такой вариант.

— Их можно повредить при транспортировке, стоят они слишком дорого, а все вы наверняка не купите. Кому я потом их реализую, да еще с дефектами?

Поэтому Савойский был вынужден после купания в бассейне вытереть свое пухлое и так раздражавшее его тело огромным пляжным полотенцем, облачиться в светло-синий костюм с шелковым платком в кармане и, втиснувшись в дурацкую серебристую спортивную машину — дань моде, отправиться в центр города. Там, на улице Соколова, как раз и находился салон.

Припарковавшись в переулке, Савойский зашел внутрь душного салона. Стойко пахло старыми масляными красками и ветхими книгами, стоял полумрак из-за опущенных жалюзи — искусство не любит света, сквозняков, посторонних глаз, а любит большие деньги. Ценители искусства не те, кто разбирается в нем или, не дай Бог, в технике письма, а может оценить арт-объект в денежном эквиваленте. Савойский мог и вкладывал деньги в искусство, как в золото или недвижимость. На будущее. Детям.

С таким клиентом, как Савойский, менеджер сразу же уединился в задней комнате. Тут было чуть прохладнее, чем в маленьком торговом зале, на полу лежал турецкий розовый ковер с мелким рисунком, стояли резные удобные кресла с подушками, между ними круглый столик с бутылкой АVIV 613. Водка эта дорогая, гонят ее в том числе из маслин и фиников. Менеджер считал, что Савойский пьет только такую, и в каждый его визит в салон ставил ее на этот круглый столик, выложив туда же оливки в плошке для закуски, очень соленые и пряные.

На треноге экспонировалась одна из картин с крокодилом, чуть выглядывающим из воды. Виднелся островками его мощный гребень по всей длине могучего тела. Он плавал в воде, окрашенной закатным солнцем, но на Савойского картина произвела гнетущее впечатление, словно крокодил колыхался в крови, а не в речной воде.

Он успел выпить и закусить, затем начали торговаться. Никак не сходились в цене. Тогда Савойский попросил показать и остальные полотна, а заодно и скульптуры. Все-таки крокодил давил ему на психику, и без того расшатанную за последнее время.

Менеджер вышел. Из зала раздался какой-то невнятный шум, словно что-то упало. Савойский подумал со смехом, что менеджер роняет раритеты, а потом воцарилась тишина. Несколько секунд он прислушивался, и вдруг нахлынула тревога. Он всегда обладал звериным чутьем.

Едва начал тревожиться и даже поднялся с кресла, как в комнату ворвались двое в масках и прыснули Савойскому что-то в лицо. Чернота накрыла его так резко, словно ему на голову тоже натянули маску.

Однако и в самом деле натянули, но не маску, а черный мешок. Савойский понял это, когда очнулся. Сколько прошло времени, он не знал. Вроде бы сидел на стуле. Подумал сразу же о своей охране, но досада оттого, что поехал в одиночку, не возникла. Он всегда ездил в салон один. Ему хотелось самому посидеть за рулем, почувствовать себя свободным от всего, как прежде. Посидел, почувствовал… Теперь с мешком на голове. Но что-то подсказывало ему, что будь рядом с ним охрана, ее бы упаковали так же, как и его, с легкостью.

Он ощущал, как пот течет по его лицу, да так стремительно, словно лили из кувшина на голову, при одной только мысли, кто именно до него добрался. Американцы, украинцы? Неужели евреи сдали его ЦРУ? Лихость, с какой его схватили, напоминала работу Моссада. А может, просто бандиты, собирающиеся получить солидный выкуп?

С него сняли мешок, и он, встрепанный, со съехавшими набок очками в тонкой оправе, красный и потный, увидел, что находится уже не в задней комнате антикварного магазина. Это совсем другое помещение, без окон, с металлической дверью в стене. Вроде камера, но он догадался о назначении этой комнаты — бомбоубежище, их в Израиле много. Здесь никто не услышит его криков о помощи. Поэтому не стал кричать, у него все дрожало внутри, но он старался не показывать этого.

Рядом с ним стояли двое тех самых, в масках. А около двери он увидел женщину, прислонившуюся к стене. Невысокую, стройную, в джинсах и тунике. И в маске, как у мужчин. В прорезь виднелись ее продолговатые черные глаза.

«Так, наверное, сама смерть смотрит», —