Накануне он долго гулял по городу в сопровождении двух телохранителей, следовавших за ним на почтительном расстоянии. Если бы кому-нибудь взбрело в голову напасть на Корчиньского, то он не имел ни малейших шансов остаться в живых, однако никто и ничто не помешало бывшему премьер-министру пройтись пешком по Старому городу.

Обходя стороной кафе и ресторанчики, Корчиньский постоял на Замковой площади у колонны короля Сигизмунда III, а затем почтил своим вниманием спонтанную художественную галерею под открытым небом. Особенно понравились ему портреты Коперника и Шопена, а вот собственного изображения Корчиньский, как всегда, не обнаружил. Соотечественники по-прежнему не видели в нем личность исторического масштаба. Ни один из художников не бросил на него восхищенного взгляда, не сказал доброго слова, не встал при его появлении. Оскорбленный таким равнодушием лидер ведущей оппозиционной партии «Право и справедливость» Мирослав Корчиньский еще долго ходил пешком, но уже быстрой, порывистой походкой, а потому вспотел и расстегнул пальто, подставляя тело апрельскому ветерку.

Результат не замедлил сказаться. Этим утром, приблизившись к окну, Корчиньский не ощутил запахов цветущей черемухи и сирени. Нос был заложен, гортань саднило, словно по ней провели наждаком. Вызвав горничную и велев ей принести градусник, Корчиньский отправился в ванную комнату.

Полчаса спустя, когда, напичканный всевозможными лекарствами, Корчиньский зашел проведать маму, она все еще спала, желтая, как восковая кукла из музея. Кот Алик, устроившийся у нее в ногах, взглянул на вошедшего холодно и презрительно, как бы давая понять, что в этой комнате настоящим любимцем является он, а не человек. Погрозив коту пальцем, Корчиньский на цыпочках приблизился к телевизору и выключил DVD-плеер. Как всегда, мама до поздней ночи смотрела какой-то фильм, а потом ее сморил сон, и она уснула с пультом в сухонькой руке.

По-прежнему ступая на цыпочках, Корчиньский направился к двери, но был застигнут тихим окликом:

– Стасик?

Спина Корчиньского похолодела от разбежавшихся по ней мурашек.

– Нет, мама, – отозвался он, оглядываясь через плечо. – Стас все еще продолжает свое турне по Европе и Америке. Это я, Мирослав.

– Доброе утро, Мирек. Ты уже завтракал?

– Да, – соврал Корчиньский, которому вовсе не хотелось получить свой завтрак в этой затхлой, пропахшей лекарствами комнате. – Я завтракал, и очень плотно. А теперь мне пора работать. – Он пошевелил пальцами поднятой руки. – Пока, мамочка. Загляну к тебе позже.

– Ты видел этот фильм Анджея Вайды? – спросила мать, никогда не считавшая работу сыновей важной до такой степени, чтобы не отвлекать их по пустякам.

– Вайда? – переспросил Корчиньский, заставляя себя не морщиться. – О каком фильме ты говоришь? У Вайды много фильмов.

Выяснилось, что ночью мать пересматривала «Катынь». Что касается самого Мирослава Корчиньского, то он, разумеется, побывал на премьере «Катыни» в 2007 году, однако с трудом досидел до конца сеанса. По правде говоря, фильм показался ему скучным, затянутым, а четыре сюжетные линии были запутаны настолько, что на середине Корчиньский уже перестал понимать, кого из героев видит на экране.

– Это гениальное кино, – молвил он, глядя в глаза матери. – Шедевр. Меня потрясли все четыре истории польских офицеров и их родственников.

– Позвони Стасу и скажи, что фильм Вайды должен быть обязательно показан в России. Обязательно, слышишь? После этого русские уже не будут верить сталинской пропаганде.

Корчиньскому сделалось грустно. Его покойный брат находился там, куда не дозвонишься ни по мобильнику, ни по телефону правительственной связи.

– «Катынь» уже показали по российскому телевидению, – сказал он.

– Неужели? – восхитилась мать. – И что? Русские ужаснулись? Кинулись в церкви замаливать свои грехи?

– Не все так быстро, мама, – произнес Корчиньский. – Ты же знаешь эту страну. Россия позиционирует себя как наследницу великих империй, а потому не может так просто осудить собственную историю.

– Но немцы сделали это, Мирек! Они отреклись от Гитлера. Почему же русские до сих пор не втоптали в грязь своего Сталина? Почему они упорно отказываются признавать расстрел в Катыни геноцидом польского народа?

– Да потому что они не любят польский народ, мама. Не любят они поляков, понимаешь?

Корчиньский и сам не заметил, как перешел на крик. По неизвестной причине неприязнь русских к полякам представлялась ему возмутительной, хотя Варшава на протяжении всей истории только и старалась вызвать к себе лютую ненависть соседей.

– Как можно нас не любить? – огорчилась старенькая пани Ядвига. – За что, ну за что?

Не найдясь с ответом, Корчиньский быстро приблизился к матери, обнял, поцеловал в сморщенную щеку и покинул полутемную спальню, снова пообещав зайти позже. Белый кот Алик проводил его недоверчивым полупрезрительным взглядом.

Покашливая, Корчиньский спустился в свой кабинет и собирался уже заняться делами, когда позвонил Марек Мышкевич и скороговоркой изложил последние новости:

– Расшифровка черных ящиков закончена, Мирек. Она проводилась под надзором наших специалистов государственным авиационным комитетом России. Следствие лично контролировал наш главный военный прокурор, полковник Кшистоф Парульский.

– Я лично знаком с ним, – сказал Корчиньский. – Прекрасный человек, этот пан Парульский. Настоящий польский патриот. Надеюсь, он откопал нечто такое, после чего гибель моего брата нельзя будет списать на несчастный случай.

– Вынужден тебя огорчить, Мирек, – пробормотал удрученный Мышкевич.

– Как? Парульский не нашел, к чему прицепиться?

– К сожалению, нет.

– Но это полное фиаско для нас, поляков, – взревел Корчиньский, подразумевая в первую очередь самого себя. – Помнишь, как ты уговаривал меня баллотироваться в президенты, Марек? Я согласился… согласился лишь в расчете на то, что у меня появится какой-то выигрышный козырь. Понимаешь, о чем я толкую?

– Понимаю, Мирек. Отлично понимаю.

В подтверждение своих слов Мышкевич испустил горестный вздох.

– Нет, – быстро возразил Корчиньский, стискивая телефонную трубку своей маленькой пухлой ладошкой. – Я вижу, ты не понимаешь всей серьезности ситуации, Марек. Я сбил ноги, обхаживая всех членов нашей комиссии. Я подарил кузену Парульского новенькую «Ауди». – Вспомнив о возможном прослушивании, Корчиньский осекся, но потом заговорил вновь, не в состоянии контролировать усиливающееся раздражение: – Выходит, все это было зря? Не такой уж я богатый человек, чтобы разбрасываться автомобилями.

– Конечно, – подтвердил Мышкевич, хотя был неплохо осведомлен о состоянии банковских счетов своего босса и отнюдь не считал его нуждающимся в деньгах.

– Тогда в чем дело, Марек? Как мог пан прокурор подвести меня в столь трудный для всех нас час?