Букинист в последний раз оглядел дом — вода уже покрывала нижние полки. Листы старинных книг выплывали в коридор.

Букинист с сыном на плечах и женой, тащившей мешок с детскими вещами, поднимались на высокий берег реки. Он единственный раз оглянулся — времена были иные, и никто не превратился в соляной столб. Однако именно в этот момент он понял, что, наконец, избыл давнюю вину».

Он говорит: «Ты знаешь, я вот автодорожный заканчивал. Мы тогда думали — так себе институт, а потом власть сменилась и самые хитрые стали при деньгах. Это ведь дороги. А дороги и дураки у нас в стране неиссякаемые источники обогащения. Многие у нас поднялись.

Ну и те, кто прочими машинами занимался, в накладе не остались.

Я вот тогда стал сертификацией заниматься и до сих пор иномарками заведую. На зарплату не жалуюсь.

Но вот был у меня тогда в институте дружок, он не инженером должен был быть. Ему в радость было именно гонять. Он и до института в ралли участвовал, а как границы открылись — стал ездить в Европу. И вот, со второго захода получил какой-то кубок.

К кубку ещё деньги прилагались, да всяк у нас понимал, что ввозить валюту в страну — дело хлопотное.

А у дружка моего, впрочем, проблем таких не было — он, наоборот, что-то доложил и прикупил там кабриолет.

Машина красивая, красная, и пригнал он её сам, через все границы.

Была весна, тёплый месяц май — и весь этот май он катал девчонок по городу.

А ведь машин тогда и вовсе мало было — пробок-то настоящих не найти.

И вот три недели он катался, а на четвёртую машину у него угнали.

Ну, мамаша его и так покупку не одобрявшая, стала его поедом есть.

Сам он чуть не плачет, а делать нечего.

Милиция на него смотрит как на идиота, надежды, говорят, никакой.

Правда, оказался у нас в группе один странный человечек. Мы уж три курса вместе отучились, а всё имени его запомнить не могли. И вот он как-то подошёл к дружку моему и говорит:

— А хочешь, устрою тебе встречу?

И устроил.

Пришёл мой погорелец в обычный дом в центре, а там, безо всякой вывески, работает контора.

Кооперативов тогда много было, но они всегда с вывесками, а тут — вовсе ничего. Но люди солидные ходят, не в кожанках, а в нормальных костюмах, с галстуками.

— Мне бы, — говорит мой дружок, — Игоря Николаевича.

Может, конечно, он никакой и не Игорь Николаевич был, но и не Иван Иванович. Ведь Иван Иванович — заведомый аноним, а тут, какое-никакое имя отчество, не как из анекдота.

Оказался Игорь Николаевич таким уставшим немолодым человеком, выслушал печальную повесть о кабриолете, задал какие-то вопросы, и они простились.

Прошёл день, второй, третий. А на четвёртый позвонили в дверь моему дружку, а на пороге милый такой молодой человек — брелок с ключиками передаёт. А машинка — вот она, во дворе.

Ну, мама рыдает, сам хозяин подпрыгивает от радости — купил самого дорогого коньяку и снова побежал в эту контору.

Но в этот раз как-то ему и не рады, сперва вовсе пускать не хотели, но он всё же проник к этому Игорю Николаевичу. Бутылкой стук об стол, да и говорит:

— Спасибо вам, благодетель! Стесняюсь спросить, сколько мы вам должны?

Игорь Николаевич посмотрел на него устало, да и отвечает:

— Господь с вами, какие там деньги… Знаете, вот лучше что — лучше как-нибудь и вы мне какую-нибудь услугу окажете. Я позвоню, если что.

И тут дружок мой, стоя в чужом кабинете, понял, что лучше б его кабриолет теперь водил какой-нибудь сын гор — вдали от столицы, а то и ещё лучше — сгорел бы этот шарабан синим пламенем прямо под окнами».

Он говорит: «Вы меня спрашиваете, раздражают ли меня песни молодёжи? Так я вам расскажу, что ничего меня уже не раздражает.

Давным-давно, когда вода была мокрее, а сахар слаще, я был молод и глуп, то часто глумился над согражданами, что, выпив, упирают скулы в кулаки, а кулаки в скулы и вслушиваются в магнитофонное пение. Раньше они слушали трагическую и дождливую песню „Осень“, что исполнял символический человек Юрий Шевчук, теперь слушают тягучую историю, развёрнутый тост под музыку за десант и спецназ. И потом, наслушавшись, они угрюмо говорят друг другу:

— Да, жизненная песня….

Время длилось, жизнь была сумбурна, и вот, в какой-то момент я вернулся в наше Отечество как школяр из Сорбонны в гасконскую деревню. Оказалось, что аленький цветочек вручать некому, купеческое дело продано на сторону, а доход ещё предстоит поискать.

Мой старый приятель предложил мне сторожить миллионеров. Эта идея мне понравилась, но я с некоторой опаской спросил его, что мне делать, если какого-нибудь миллионера всё-таки украдут. Ведь (я тут же подсчитал на листочке бумажки) мне придётся выплачивать за него четыреста тысяч лет.

— Не беспокойся, — отвечал приятель. — Тогда тебя просто прикопают в лесополосе.

Успокоенный, я решил скрепить сделку и понял, что пришло время магарыча.

— Сходи за алжирским вином в ларёк. Это здесь, за углом. А вино замечательное.

— Чем? — спросил я.

— Ценой, — и он назвал сумму с каким-то странным количеством нулей, от которых я отвык в Северной Европе, и которые так характерны для Европы Южной.

Потом я ещё раз сходил за этим вином, потом снова — мы вели неспешные разговоры на крыльце миллионерского дома, и вдруг я обнаружил, что в руках у меня мобильный телефон моего приятеля. Это был такой характерный телефон, что назывался тогда „лопата“ — раскладной телефон с выдвигающейся антенной.

Этими телефонами дрались в барах как булавами, держа их именно за тонкий антенный хвостик. И вот, я обнаружил, что держу его в руках и жму на огромные светящиеся кнопки. Я звонил девушке, которую любил в прежней жизни. Кажется, я договорился о встрече — прямо здесь и теперь, но всё же надо было дойти до соседней станции метро, дойти по слякоти и грязи начинающейся осени, через уныние переулка с пустыми домами, картинной галереи и мрачные здания каких-то атомных институтов.

Потом я ощутил себя бредущим по этому маршруту. Товарищ мой куда-то потерялся, и я начал с ужасом осознавать, что договорился о встрече в час ночи. Постепенно трезвея на ветру, я понимал, что меня влечёт по улицам алкогольный бред и отчаяние, разум покинул меня навсегда, но бессмысленное путешествие должно быть завершено.

И вот я вышел к метро и, отдуваясь, как жаба, остановился. Вдруг я икнул: ко мне приближалась галлюцинация.

Девушка вышла откуда-то из темноты и остановилась передо мной. Я не верил своим глазам — было холодно и сыро, ночь упала на Москву плащом прокуратора, жизнь её вполне удалась — а о моей не стоило и рассказывать.

— Ты знаешь, — сказала она. — Ко мне сейчас не очень удобно заходить…