«Да пошел ты! Вот назло возьму и посмотрю!» — Илья нахмурился.

«Ох, не делай этого, Дадли!» — фыркнул кот и пропал.

Илья сходил на кухню, вытащил диск из ниши, вернулся в комнату и вставил зеркальную пластину, надписанную маркером «Операция „Черный снег“», в лоток дивидишника. Почему-то его совершенно не волновало, подойдет ли диск по формату записи, словно Илья знал, что все будет нормально.

Так оно и вышло. Сперва экран телевизора заснежило, а потом на нем появилось четкое изображение.

Камера, видимо, была установлена под потолком, поэтому Илья видел все как бы сверху-сбоку. Перед ним возник большой и вызывающе роскошный рабочий кабинет, подходящий олигарху или члену правительства, что, по сути, одно и то же. Ковры, зеркала, китайские вазы, картины на стенах. Огромный стол, плоский прозрачный монитор компьютера, вертящиеся кожаные кресла. Позади, сквозь широченное, во всю стену окно открывался потрясающий вид на Москву — башенки, шпили, золото куполов, яркие щиты рекламы.

— Приличная высота-то… — пробормотал Илья, — этаж двадцатый, если не выше…

Тут в кадре появился человек — худой, жилистый, наголо бритый мужик лет сорока пяти в темно-синем пиджаке. Судя по уверенным движениям, это был хозяин кабинета. Он сел за стол, ткнул пальцем в кнопку на панели справа от себя и отрывисто сказал, как пролаял:

— Лиза, как Володька приедет, сразу ко мне!

— Хорошо, Сергей Павлович! — прострекотал девичий голосок и почти тут же добавил: — Ой, а вот он как раз внизу, на охране появился!

— Ну, давай его сюда… — буркнул Сергей Павлович, встал, снял пиджак, швырнул его куда-то в сторону, плюхнулся в кресло и как-то судорожно закурил длинную сигарету с крохотным фильтром.

«Нервничает…» — отметил про себя Илья. В течение минуты он молча наблюдал, как мужик дымит и прихлопывает ладонью по столу.

Затем скрипнула дверь, и в кабинет влетел толстяк в светлом дорогом костюме.

— Здорово! Ты че, ты че творишь, Серега? — неожиданно тонким голосом почти закричал он, торопливо протянул хозяину кабинета пухлую ладошку и рухнул в большое мягкое кресло у торца стола так, что Илье стало хорошо видно его просвечивающую через редкие волоски блестящую красную лысину.

— Не шуми… — поморщился Сергей, затушил сигарету в золоченой пепельнице и встал. — Выпить хочешь?

— Да какой там выпить! Я только из-за стола. Мне Долларыч на мобилу звякнул, мол, так и так, я сразу к тебе… — снова запричитал Владимир. — Что происходит, в натуре? Ты в новый проект влез? Деньги с общих счетов снимаются, а доступ только мы трое имеем — ты, я и Долларыч. Ну, он-то не при делах, ясный перец… Значит, это ты! Или я уже все, не в доле? Че молчишь?

— В доле ты, в доле… Об этом и хотел поговорить… — Сергей сунул руку в стол, вытащил несколько листов бумаги, положил перед собой: — Вот, даже тезисы себе написал, чтобы не забыть ничего. Долгий будет разговор. Может, выпьешь все же? Нет? Ну, как хочешь, а я оскоромлюсь…

Он выволок откуда-то из глубины необъятного стола литровую бутыль с янтарной жидкостью, бултыхнул ею:

— Кальвадос, провинция Нормандия, 1931 года производства, семь лет выдержки перед бутилированием. Рекомендую!

— Не, я пас! — покачал головой толстяк.

— Ну, как хочешь…

Хозяин кабинета налил полстакана кальвадоса, отхлебнул и уткнулся носом в бумаги.

— Серега, не тяни! — взмолился толстый Володька из кресла. — Чего ты там еще придумал? Опять херня какая-нибудь типа «Северного проекта»?

— Нет… — помотал лысой блестящей головой Сергей, потом поднял лицо, и Илья наконец-то увидел его глаза — серые, цвета остывающего металла. Нехорошие глаза. Глаза типа «удавлю-как-поцелую».

Сергей заговорил, и его гавкающий голос запрыгал по кабинету:

— Ты помнишь, Володя, когда мы познакомились?

— И чего? Ну… помню, конечно… После армии, в Средневолжске…

— Да, в Средневолжске, в одна тыща девятьсот девяносто… черт его знает каком замшелом году! А ты хорошо помнишь, как мы до этого жили? В восьмидесятых, например?

— Ну помню, само собой… Хреново как-то… Жратвы не было, талоны, со шмотьем беда, люстры-стенки-ковры в дефиците… А так, в остальном — ну нормально, тихо-мирно, а че, в чем дело-то?

— А вот скажи мне, Володя, с голоду в то время кто-нибудь умирал? А беспризорных ребятишек ты в своем, в нашем вернее, детстве помнишь? Ребятишек, которых на любом вокзале сейчас может купить тварь всякая за тридцать баксов в час для утех своих поганых? А нищих, а бомжей, которые в лесопарках себе лачуги из фанеры и ящиков строили, припоминаешь?

— Серега, ты чего, в коммунисты записался? Советская власть — это того… Ясно дело, тогда же порядок был, какие, на хрен, нищие с бомжами… И пенсюки получали ништяк, сами жили да еще детям откладывали, я помню…

— Не пенсюки, Володя, а пенсионеры. Наши с тобой родители, между прочим.

— Ну, это ты загнул! — толстый Володя ухмыльнулся: — Наши-то с тобой мамашки не голодуют, братан! Я никак не пойму, к чему ты клонишь-то? Айда опять коммуняк вернем, границы закроем, работяг загоним в стойло, жрачку попилим и по талонам отстегивать будем, так, что ли?

— Работяги во времена нашего детства могли машины покупать и на юга ездить, на зарплату, на честно заработанные деньги, Володенька, заметь это! И жрачки, как ты говоришь, было достаточно, талоны-шмалоны уже к концу появились, когда правители-дуболомы сломали систему, о своих прыщавых чадах заботясь больше, чем о вверенной им державе. Да и не в этом суть, не собираюсь я назад, в страну Советов… В другом дело… Думал я тут на досуге про страну нашу, про народ, про нас с тобой, грешных…

Оно ведь как: представляется мне наша держава в виде огромного амбара… Или нет, скорее некой базы, райпотребкооперация такая, помнишь? И чего только на этой базе нету! И живут на территории базы всякие личности, от муравьев и мышей с хомяками до овчарок сторожевых.

Вот когда базой хомяки да муравьи заправляют — хорошо, они все в дом тащат, запасы приумножают, богатеет база, амбары и склады от товаров ломятся. И всем хорошо. Но хомяки с муравьями — они трудяги беззащитные, дохлые и чахлые в плане когтей там, зубов и мышцев… А чтобы мародеров отваживать, овчарки по периметру бегают, гавкают. Но вот задумались как-то овчарки — а чего это хомяки всем заправляют, если мы тут самые сильные? А ну-ка всех хомяков к ногтю и порядок наведем такой, что ого-го!

И навели. Хомяков частично поели, частично зарабынили по полной и зажили овчарки кумовьями королям. Зажирели, сайгачить по периметру перестали… Тут и полезли изо всех щелей всякие охотники до чужого добра, и внешние, и внутренние, — ну, хорьки там, зайцы, мыши и крысы.

Постепенно разворовываться начало то, что поколениями хомяков было в амбарах и ангарах скоплено. А жирные овчарки одряхлели к тому моменту и спали крепко в теплых будках.