А затем Айза вспорхнула и слетела к самому низу, где бил из мраморного камня маленький фонтанчик, в мелких брызгах которого она долго нежилась, растопырив крылышки, показывая их экзотический раскрас, и Илья гордился с высоты матерью своих будущих детей. Он сам расправил крылья веером и терся о них клювом, то ли перья вычищая, то ли клюв полируя до блеска.

А потом произошла трагедия.

Он слишком поздно заметил, как воробьи, отирающиеся неподалеку, приметили его Айзу и хищно спикировали с балки к фонтанчику. Они залетали с двух сторон, и колибри ничего не оставалось делать, как просто вспорхнуть и устремиться прямо, стараясь отыскать какую-нибудь крохотную щель, в которую не протиснутся воробьи. На секунду ей удалось спрятаться под огромной штангой, вернее, между ее блинами, и от ужаса и волнения тельце Айзы сжалось, сотряслось, и она снесла крохотное яичко, чуть больше муравьиной личинки.

Ах, это был лишь выкидыш. Илья не успел оплодотворить яйцо, а потому оно было стерильным и представляло интерес только для орнитологов.

Едва она закончила рожать, как перед ее глазками возникла воробьиная физиономия с раскрытым клювом, который щелкал и непременно желал дотянуться до этой маленькой пчелки, или жучка, которого так страстно хотелось проглотить!

Айза ловко вспорхнула из-под штанги и вновь взлетела под самую крышу, заставляя воробьев, подобно истребителям, пристраиваться к малявке в хвост и повторять все ее маневры.

А Илья по-прежнему начищал свое оперение и был в трагическом неведении, что его подруга находится перед лицом смерти. Знай он о том – ему ничего бы не стоило разогнать пару наглых воробьев и спрятать колибри под свое крыло.

Тем временем Айза, заложив немыслимый вираж, влетела в какое-то темное помещение. На мгновение она почувствовала нестерпимый жар, а потом сознание ее вмиг испарилось, как капля воды, и обожженное тельце упало на раскаленные камни финской бани, которую успел включить утренний служащий.

Вслед за Айзой сгорел и один из воробьев, самый быстрый и самый безоглядный. Он тоже упал на камни, но его тельце тлело несколько дольше, распространяя по спортивному залу конфетный запах смерти.

Первым эту страшную сладость учуял второй воробей, который затормозил свой полет возле самой двери, ведущей в птичий крематорий, чуть было не ударился о стену головенкой, но выпрямился и полетел обратно в зал, где, запыхавшийся, уселся на балку и зачирикал в нервиче-ском ажиотаже, так что Илья, услышав его крик, ощутил сердцем новую трагедию.

Он уже знал наверное, что его Айзы нет в живых. Он захотел отомстить и, сорвавшись с балки, устремился на воробья, желая разорвать того в одно движение, но что-то вдруг остановило голубя, как будто он понял, что глупые птицы не виноваты, они не ведали, что Айза – человек. И Илья, внезапно обессилев, опустился на пол спортивного зала и завертел бессмысленно головкой, пока вдруг не рассмотрел что-то маленькое и круглое под штангой. И татарин понял, что это Айзино яичко, что в нем хоть и нет его мрамора, но все же оно Айзино и дорого ему, как какая-нибудь сентиментальная вещица, вызывающая и через многие лета слезы, напоминая о не до конца прожитом счастье.

И тут что-то дрогнуло в металле, и штанга просела на какой-нибудь сантиметр или даже четверть его, расплющивая микроскопическое яичко, из скорлупы которого брызнуло Айзиной каплей.

И тогда Илья закричал.

Он кричал по-голубиному, но столько человеческой боли было в этом курлыканье, столько безумной тоски, что на шум прибежал утренний служащий и стал шикать на орущего голубя.

А Илья все кричал:

– Айза!.. Почему ты все время умираешь! Зачем ты оставляешь меня одного! Я хочу к морю! Я старый и хочу умереть! Айза-а-а!.. Курлы-курлы-курлы!..

Наконец служащий метнул в дурную птицу шваброй, и Илья взлетел под крышу, затем выбрался через дырку наружу, под сыплющий с небес снег, и лег здесь же на бочок, чтобы вскорости умереть.

Его тело засыпало через несколько минут холмиком, и он, закрыв глаза, ждал смерти.

– Айза… – пронеслось в его мозгу острой болью. – Айза…

Он не чувствовал, как замерзают его лапы, как смерзаются перья на крыльях, как стынет мозг. Он отрешился от белого света и машинально улавливал какие-то видения. То он мальчишкой ворует в чужом саду, то он ныряет в пучину морскую, то его бьют смертным боем, круша кости в муку…

Вдруг он подумал про своего отца: когда тот умер и каково ему было умирать в одиночестве? Наверное, так же, как и мне сейчас… Каждому по смерти родителя его воздастся, подумал Илья и занервничал – почему не приходит смерть, или забытье, как предвестник небытия.

А в атмосфере насчитывалось минус двадцать три градуса, каковые превращались под снегом в пять. Потому Илья и не умирал. Ему было почти тепло под снегом, словно под шубой, и в конце концов он просто заснул, истерзанный самыми страшными муками.

Митрохин встретился с Мыкиным на следующий день после посещения милицией квартиры татарина Ильясова. Их встреча происходила на жилплощади Митрохина, так как жена его и дочь Елизавета пребывали в отсутствии.

Мыкин вошел настороженно, но с бутылкой в кармане, которую откупорил в кухне и разлил водку по стаканам. Они выпили молча, не закусывая, но напряжение у друзей от этого не спало, и они посматривали друг на друга косо.

– Говоришь, в понятых был?

– Все были, – ответил хозяин квартиры. – И жена, и Елизавета…

– Труп нашли? – поинтересовался тепловик.

– Я же говорил, только кровь одна по квартире…

– Я спрашиваю, нашли ли труп на берегу?

– А черт его знает…

Они выпили по второй.

– Повестка мне пришла из военкомата, – сообщил Мыкин. – Призывают на два месяца на границу.

– Мне тоже пришла.

– Тебе куда?

– На границу с Монголией, – ответил Митрохин.

– Мне тоже. Значит, опять вместе служить!

Они выпили по третьей.

– С повинной надо идти! – с обреченностью в голосе сообщил Митрохин.

– Тебе на всю катушку и влепят! Ты ледорубом татарина прикончил!

– А ты ему ногу отрубил!

– Трешку дадут, за непреднамеренное соучастие!

– Правду надо сказать! – в горячности заговорил Митрохин. – Что рыбу ловили, а поймали Ильясова, вот в темноте и не разобрали! Мол, человек купался ночью, а мы его сетью случайно!

– Так до конца дней в психушке проведешь! С Наполеонами!

Они выпили по четвертой.

– А ты чего предлагаешь? – в вопросе Митрохина послышалось явное раздражение, перемешанное с агрессией.

– Переждать. С повинной всегда успеем!

– Значит, не хочешь идти? – заводился хозяин квартиры.