у дочери со вчерашнего дня, а я обед не умею готовить. Но уже сварил кофе, а к нему у Лили всегда есть выпечка.

— Спасибо, — ответил Миша. — Но я лучше посижу в машине, поиграю со смартфоном. Обедать все равно рано, а кофе в термосе у меня всегда есть. Даша сказала, что сегодня мы должны очень быстро вернуться. Ей в номер что-то сдавать.

И это хорошо: Миша сразу предупредил Дмитриева о том, что им нужно спешить. Может, неприятную тему с Иркутском вообще не придется трогать.

Даша сняла в прихожей куртку, и Леонид провел ее в кабинет: там на столе уже стояли кофейник с горячим кофе, бутылка коньяка и две чашки.

Даша достала материал, Дмитриев углубился в чтение. Он попросил изменить несколько слов в его прямой речи. Затем обрушил на Дашу такие похвалы и комплименты, что ей захотелось все завершить как можно скорее. Она с детства не могла терпеть преувеличенных оценок. Предпочитала сама решать, что у нее получилось хорошо, что нормально, а что никуда не годится. На этот раз получилось нормально, несмотря на болезненность личных проблем.

Она поднялась и бодро сказала:

— Как мы отлично поработали, да еще в таком темпе. Я успею еще кучу дел сделать. Я сегодня вместо заведующей.

— Да, этот первый совместный труд мы завершили, — рассмеялся он. — Так давайте за это и выпьем по глоточку. Чисто символически.

Даша послушно сделала именно глоток ароматного, горько-согревающего напитка. Улыбнулась и кивнула Леониду, когда тот слишком театрально произнес:

— За нашу встречу.

Это как раз тот момент, когда пора хватать сумку и прощаться. Но так просто уже не получилось. Потому что ничего простого и понятного в этой истории не было. И не в том дело, что Даше не хватило ума и чутья, чтобы понять это сразу. Она просто, как больная паникерша, стирала из собственного восприятия малейшие детали, которые должны были ей обо всем сказать и даже давали возможность прогноза. Она могла избежать всего, чего не хотела, боялась и что хватала ее интуиция, но Даша это прятала, глушила и лгала себе и другим.

Леонид крепко сжал ее руки, затем обнял и прижал к стене. Он ее жадно целовал и бормотал страстные, нелепые, ужасные слова. Они только что были деловыми партнерами, добрыми знакомыми… Они могли бы ими и остаться. Но Даша опоздала.

— Я не живу с той минуты, когда мы расстались. Или нет, я живу лишь с той минуты, когда мы встретились. Ко мне вдруг пришла не просто незнакомая красавица… Ко мне пришла именно та, которую я никогда не видел, но мог бы описать в собственном воображении, если бы отпустил его. Дашенька, это ничего, что ты сейчас не можешь поехать со мной в Иркутск. Я все перенесу на то время, которое тебе удобно. Там мои люди, они пристроятся. Ты же не могла не почувствовать все сразу… Ты скромная, но не понять мое отношение, мое пламенное восхищение ты не могла. Ты же чуткая, проницательная. И ты приехала сегодня. Значит, тоже хотела встречи.

— Подожди, — пыталась освободиться Даша. — Ты не понял. Ты мне нравишься как человек и писатель. Ты красивый, талантливый, но мне даже в голову не пришло, что я невольно ввела тебя в заблуждение. Я была потрясена, когда Ковальский сказал мне о твоей просьбе. Это уже какое-то безумие — звонить моему начальнику, чтобы отправил меня с тобой в командировку. Леонид, пойми же: мне это не нужно. Мне, кажется, уже вообще ничего не нужно, даже сдать этот несчастный материал.

Даша была уверена, что все достаточно резко объяснила, она больше не боялась его обидеть. Он же на самом деле ее вообще не берет в расчет. Все, что она слышит, — это «я-я-я-я». Пусть же наконец услышит, пусть выгонит ее, что угодно лучше, чем то, что происходит.

— Боже, какой я дурак, — немного отстранился он, продолжая смотреть на нее все с тем же восторгом. — Я испугал тебя. Набросился как дикарь. Я, конечно, немного не в форме. Ты сейчас поймешь. Дело в том, что я вчера все рассказал Лиле. Да, прямо все, что чувствую. Я попросил ее уехать в Москву к тому времени, когда ты приедешь. Но я объяснил ей, что это ради работы, что никогда не смогу ей изменить в нашем с ней доме. И потому буду просить тебя поехать со мной в Иркутск. Она отреагировала грубо, истерично, хлопнула дверью. Она, мой родной человек столько лет, не захотела понять, что мои страсть и мечта никак не оскорбляют ни ее, ни нашу прекрасную совместную жизнь. Я, конечно, не спал всю ночь… Но теперь ты здесь, ты все поняла, и я так верю в то, что ты услышишь главное: мы встретили друг друга…

— Леонид, — произнесла Даша, — я не могу больше это слушать. У меня больше нет ни сил, ни времени. Просто дай мне уехать. Я в отчаянии: ты слышишь только себя.

Он вновь попытался ее обнять, но она с силой вырвалась, выскочила из дома и бросилась к машине. Сидела в ней, ничего не соображая, только слышала, как бешено колотится сердце, и сжимала крепко руки на коленях, чтобы Миша не заметил, как они дрожат. Примерно через час сумела набрать номер Ковальского. Сказала только:

— Это я. Мы едем… — тут голос оборвался, Даша замолчала, чтобы не расплакаться.

— Так, — произнес Антон. — Мы сейчас во всем разберемся. Дмитриев мне недавно звонил, описал в общих чертах. Ощущение, конечно, буйного помешательства. Но только я понимаю, что так может повести себя чистый и очень одинокий по сути человек, которого поразила идея обретения гармонии и совершенства. Он считает, что заслужил это практически праведной жизнью. Обиделся на жену, которая это не поняла. Представляю, в каком ты сейчас состоянии.

— Сомневаюсь, что кто-то может это представить. Я чувствую себя чумной, заразной, токсичной. Мне кажется, что Дмитриев, как охотничья собака, просто бросился на запах раненой дичи. У него такое богатое воображение, он что-то во мне прочитал, сам не понимая, что это. У меня больше нет достоинства, защиты, кожи. Это не может не ощущать восприимчивый человек. А все его фантазии на тему — так профессионал же. Антон, я понимаю, что это может показаться позой, манерничаньем, что ли… Я взрослая женщина и не ханжа ни разу. Мне всегда нравилось внимание мужчин. А уж чувства такого писателя и красавца, конечно, должны были польстить хотя бы самолюбию в нормальной ситуации. Но это не нормальная