К счастью, Ритка предложение не приняла:

– Куда – к тебе? У тебя своих полная хата. Нет, Зин, я тебе больше не партнер. Поеду, побуду дома, пока постоялец в больнице. Вон уже и сумку собрала.

У Зинаиды отлегло от сердца.

– Ну, как знаешь, – с намеком на обиду ответила она.

Галкина, спотыкаясь, дошла до кухни, откинула крышку подпола, посветила фонариком – поискала картонку с деньгами. Картонки на месте не было. Неприятный холодок змейкой прополз по душе, Галкина хмыкнула: продувная Зинка под шумок заграбастала всю выручку за два месяца каторги?

– Зина, где деньги? – опустившись на покрытый сажей пол у открытого лаза, с плохо скрытым подозрением спросила Галкина. Прозвучало почти как у Высоцкого: «Где деньги, Зин?» «Идиотизм», – успела подумать Марго.

В следующую секунду на Маргариту напал смех: смех набирал обороты, рвался из груди, валил с ног. Галкина не могла остановиться, скулы свело, из глаз лились слезы. Смеялась с таким отчаянием – самой страшно стало. Это была истерика.

Зинаиду проняло.

– Да не волнуйся ты так, Рит, деньги дома. Я ж как лучше… Сейчас слетаю. Не тут же их было оставлять.

Зинаида вернулась с коробкой, Галкина, у которой смех сменился такими же внезапными слезами, успокоилась, пересчитала прибыль от проекта, поделила на две кучки. Смерила взглядом, взвешивая стоимость денежной массы в бытовом, так сказать, эквиваленте. Стоило ехать за этим в Марфинку! Стоило переступать через себя и не спать ночами, чтобы все так закончилось? Родовое гнездо обратилось в пепелище. К мировому экономическому кризису прибавился кризис скромной личности Маргариты Михайловны Галкиной – безработной тетки бальзаковского возраста.

Кому от этого холодно или жарко? Сколько таких, как она? Сотни тысяч? Миллионы? И никому нет дела: им – до нее, а ей, Галкиной, – до них, таких же неприкаянных песчинок. Мир состоит из одиночек.

Зинаида тщательно разобрала купюры, перевернула вверх лицом, повернула купонными полями в одну сторону, сложила одна к одной – образцовый порядок. Посмотрела на часы:

– Сегодня поедешь?

– Да.

– Рит, – Зинка смотрела на Галкину с мольбой, – а можно я оставлю себе аппарат?

Маргарита услышала в этом вопросе подтверждение собственным мыслям: Зинаида была рядом – и далеко.

– Если это сделает тебя счастливее – конечно, бери.

– Ой, Рит, спасибо. Сейчас знаешь сколько дерут за сварку? Да и просить некого… – Зинаида еще распиналась, но Марго ее уже не слышала.

Галкина последний раз оглядела уничтоженный пожаром приют скитальца и бродяги, каковой на самом деле являлась. Может, не по призванию, а по обстоятельствам, но разве это меняет дело? Нет ей покоя, будто кто-то прочитал над маленькой Маргаритой Галкиной псалмокатару[2]: «Да будет она все лета жизни ея скитаться по свету, аки вечный жид», – или что-нибудь в этом духе.

Судьбу не переспоришь. Опять она одна, опять без работы. Только теперь домик в Марфинке не пригоден для жилья, и ей совсем некуда деваться. За что бы Маргарита ни взялась – все идет прахом. Когда этот високосный год устанет строить козни?

Податься в проводницы на железную дорогу, что ли? Под стук колес провести остаток жизни? Она представила себя в купе вагона: пакеты постельного белья, сахар кусочками, чай в пакетиках, ровно выглаженные не то большие салфетки, не то маленькие скатерти, стаканы в подстаканниках – дань царской традиции. Билеты… Пассажиры… Станционные огни… И она, Маргарита, в форме проводницы железной дороги с флажком в руках провожает станцию…

Все почти как в самолете, только вместо леденцов проводница Галкина будет разносить чай под «Марш славянки»: «Не желаете?» Пиджак опять придется ушивать…

Почему ей это в голову раньше не пришло? «Потому что рожденный летать ползать не станет», – ответил кто-то в голове голосом Левы Звенигородского. «Станет, станет», – вступила в спор со Звенигородским Галкина.

Ведь люди должны меняться, подстраиваться под обстоятельства.

Разве она этого не сделала? Не подстроилась? Ей казалось, что агентство недвижимости – это самый короткий, прямой путь к своему, отдельному жилью. Путь к свободе. Кто ж думал, что Соединенные Штаты такой фортель выкинут! Знай Маргарита о кризисе, сразу бы пробивалась на железную дорогу.

Тогда удалось бы избежать Артюшкина, Рузанну из Мариуполя, банкира Стасика Буйневича, Федора, оборотистую Зинку Резник и еще кучу ненужного, случайного, транзитного народа. Моряка, например.

«Случайностей не бывает, – опровергла Галкина сама себя, – все случается для чего-то, и все эти люди встретились мне для чего-то. Знать бы еще, для чего».

– На последнюю электричку успеваешь, – оторвал от размышлений Маргариту Зинкин голос.

– Да, – кивнула Марго и повеселела.

Ветер стих, мелкие снежинки в раздумье ложились на землю, навевая сон. Подморозило. Сумку, чтоб не потерять в темноте, привязали к саням. Под скрип снега и лай деревенских собак, перебрасываясь ничего не значащими скупыми фразами, приехали на станцию как раз к поезду. Зинаида помогла поднять багаж на подножку, стиснула Марго в крепких объятиях и заплакала слезами радости. Поверить не могла, что и семью сохранила, и дружбу, и самогонный аппарат.

Электричка, коротко свистнув, тронулась.

– Нас бьют – мы крепчаем! – крикнула Зина, помахала варежкой уплывающей Марго и потянула по опустевшему перрону сани.

Маргарита выложила пакеты с соком и апельсины на грязно-белую больничную тумбочку.

– Дары данайцев? – покосился Рудобельский.

Заросший суточной щетиной, Адам с забинтованными руками лежал под капельницей и вырабатывал ироничный взгляд на мир.

Галкина не повелась. Если бы она дозвонилась Артюшкину, то с радостью свалила бы на Белоснежку почетную обязанность навещать и ухаживать за раненым. Дозвониться не получилось: телефон Артюшкина был «временно недоступен», и Маргарита не стала проверять, сколько продлится это «временно».

Утром, собираясь навестить постояльца, она уговаривала себя, что делает это в первый и последний раз, и то из вежливости или из христианского долга – как угодно. В конце концов, это ее оконная рама свалилась на его буйную голову. Нужно быть милосердной к этому несчастному.

К тому же врач просил привезти медицинскую страховку мужа…

Несмотря на капельницу, бинты на руках и царапины на физиономии, постоялец на несчастного не очень тянул: сразу начал шпильки вставлять, данайцев приплел (нашелся тут Лaoкоон), а глазами дырку чуть не просверлил.

Потом поманил Маргариту одним-единственным незабинтованным пальцем и, едва она наклонилась, обхватил свободной рукой за шею и зашептал в самое ухо: