— Приношу тебе мои самые искренние извинения за все это — особенно за то, что я напился до беспамятства.

Свободной рукой он ухватил Эвелин за волосы, поднял голову и попытался ее поцеловать, но она тихо засмеялась и отстранилась — ровно настолько, чтобы он не мог до нее дотянуться.

— А теперь проси прощения за то, что оставил меня наедине с моими демонами.

— Я не знал, что ты спустишься к ужину, — пробормотал Натан и вновь попытался завладеть ее губами, но она опять слегка отвела голову, задев волосами его губы. Он ощутил запах лаванды и распалился еще больше. — Я не знал, милая, даю тебе слово. Поцелуй меня, Эви! — прорычал он. — Развяжи меня и поцелуй.

— Ты не понял. Я говорила не о том, что ты перестал со мной ужинать. Все гораздо хуже. Ты бросил меня, и мне пришлось в одиночку переживать свое горе.

Черт возьми, она говорит совершенно серьезно!

— Я не бросал тебя, Эви. Ты бы сама не приняла моей помощи… И потом, я не знал, как тебе помочь. Но я не бросал тебя, клянусь.

Она медленно откинулась назад и внимательно посмотрела ему в глаза, слегка приподнимаясь и опускаясь.

— Тогда объясни, пожалуйста, почему мы разбежались в разные стороны как раз в тот момент, когда нам необходимо было держаться вместе?

Она не только говорит серьезно, но и хочет, чтобы он, находясь в таком неловком положении, объяснил причину разрыва их семейных отношений. Натан покачал головой:

— Не знаю. Я и сам часто задавал себе этот вопрос. Она посмотрела на его губы, потом на плечи, потом опять в глаза.

— Ты должен извиниться еще кое за что.

— Даже не представляю за что еще…

— За то, что твои дружки сбивают тебя с толку, — сказала она, угрожающе прищурившись, — и постоянно путаются под ногами.

Он криво усмехнулся и погладил ее по плечу и руке.

— Ты права, они мне ужасно надоели. Прошу прощения, милая. Мне действительно очень жаль.

— Ох, Натан! — Она вздохнула, нагнулась вперед и мимолетно коснулась губами его губ. Он напрягся всем телом, пытаясь приподняться и поцеловать ее, но Эвелин держала дистанцию. Потом, повторив свою сладкую пытку, она спустилась вниз и принялась осыпать его грудь и живот легкими короткими поцелуями. Его тело мгновенно отреагировало на ласки, кровь заиграла в жилах. — Ох, Натан… бедный Натан… — шептала она.

Она сводила его с ума. Он извивался, обхватив ее одной рукой за голову и пытаясь высвободить другую руку.

— Бедный, милый Натан, — сказала она, добравшись до пояса на брюках, прикусила зубами пуговицы, а потом вдруг поднялась и сползла с кровати. — Но ты плохо извинился за своих друзей, — проговорила она с напускной печалью, развернулась и пошла прочь.

— Эвелин…

— Я иду завтракать, милорд, — небрежно бросила она и, встав перед зеркалом, оглядела себя.

— Эвелин! — хрипло позвал Натан. — Не уходи! Развяжи меня!

Она засмеялась и спокойно вышла из комнаты, оставив его привязанным к ее кровати шелковыми чулками.

— Эвелин! — закричал Натан, но ответом ему был звук закрывающейся двери. — Проклятие! — простонал он, уронив голову на подушку. — Проклятие, проклятие!

К тому времени, когда Кэтлин — круглолицая и розовощекая, как спелое яблочко, — развязала Натана, он успел многое обдумать и пришел к одному безусловному выводу. Встав и поблагодарив горничную, он направился к себе. Несмотря на шум в ушах, его мысли были ясными и сосредоточенными. Он устал играть со своей женой в кошки-мышки, устал извиняться и ходить вокруг да около. Однако он начал понимать, чего она хочет, и принял решение: надо ее соблазнить! Да-да, он будет всячески за ней ухаживать, добиваться ее расположения. И он вернется в ее постель, чего бы ему это ни стоило!

Эвелин нужно было где-то уединиться и подумать. То, что произошло ночью, не укладывалось у нее в голове. Как только он до нее дотронулся, она утратила способность сопротивляться. Ей хотелось, чтобы он обнимал ее, целовал, чтобы он вошел в нее, ласкал, сводил с ума.

Она еще никогда не испытывала такого острого желания.

Во всем доме не было места, где бы она могла спокойно посидеть и привести свои мысли в порядок: каждая комната будила в ней тяжелые воспоминания, которые лишь усиливали ее смятение. Поэтому Эвелин ходила, опустив голову и уставившись на ковер. Она и сама не знала, сколько времени это продолжалось.

Вспоминая о том, как благоговейно и вместе с тем страстно он ласкал ее тело, она прижимала холодные руки к пылающему лицу. Внутри ее опять просыпалось желание. Подумать только — она зажигалась от одного его прикосновения!

Однако когда взошло солнце, она все еще злилась на него за то, что он завалился в ее постель, до беспамятства пьяный. Ее возмущала такая жизнь — он со своими дружками, она одна у себя в покоях. Сколько раз его приятели приезжали в Истчерч и сбивали его с толку, заставляя уходить из дома в поисках сомнительных развлечений!

Она злилась на него за то, что он заставил ее уехать из Лондона. У нее было такое чувство, как будто она оттуда сбежала.

Она злилась на весь мир за то, что у них все получилось не так — что они родили больного ребенка, а после смерти Робби не смогли совладать с нахлынувшими на них чувствами.

Эвелин только сейчас начала понимать, что эта злость копится в ней уже очень давно.

Она заметила пятно на ковре и вздрогнула от неожиданности. Это пятно было ей знакомо — его сделала маленькая ручка, то и дело лазавшая в чернильницу.

Она сразу сообразила, где находится, и глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. Она стремилась этого избежать, но, задумавшись, внезапно очутилась там, куда дала себе слово больше никогда не заглядывать. Надо же, какая неосторожность!

Эвелин с замиранием сердца смотрела на зеленую дверь с кремовой отделкой. Казалось, эта дверь вот-вот откроется и из детской, неуклюже перебирая ножками, выйдет Робби — поднимет голову и взглянет на нее своими радостно-удивленными глазами. Она отчетливо помнила, как он сидел в этой комнате за маленьким столиком, едва доставая ногами до пола, как он сладко спал в своей крошечной постельке, как стоял на табуретке перед раковиной и весело шлепал ручкой по ледяной воде. Она не забыла и его игрушки — деревянные кубики, аккуратно сложенные в углу рядом с деревянными зверушками — коровой, собакой и лошадкой.

Эвелин стало трудно дышать. Она прижала руку к груди, повернулась спиной к двери и быстро пошла в противоположную сторону — подальше от комнаты, хранившей так много ярких воспоминаний.

Она замедлила шаг только в холле. Бентон раскладывал шляпы и перчатки гостей-джентльменов.

— Доброе утро, леди Линдсей, — приветливо сказал он. — Если вы еще не завтракали, можете пройти в семейную столовую. Леди Харриет откушала вместе с Кэтлин.