Соседка Людмила, перемурлыкиваясь по телефону с забавным пожилым поклонником, который звал ее Люсиль, проводила Яну взглядом и подумала, что ведь хорошая девочка, только уж очень застенчивая, так нельзя, никто замуж не позовет. Надо познакомить ее с тем приятелем сына, Женей кажется. Он тоже застенчивый, в очках.

Людмила была так благодушно настроена потому, что сегодня утром распустились подсолнухи, выросшие сами по себе возле ее дачи. Продолжая бормотать в трубку незначительные нежности, она сорвала один тяжелый цветок и пошла на веранду – искать банку, в которую его можно поставить.

И клубники в тот год было необъяснимое количество. По единственной улице дачного поселка, изгибавшейся у леса в виде буквы «Г», гоняли на велосипедах диатезные от обилия ягод дети. Их мамы, бабушки и прабабушки в это время варили, перетирали с сахаром и закатывали, пекли пироги и даже вялили клубнику на солнце – супруга Палыча Изольда Марковна утверждала, что так делают в Испании.

Из леса землянику и чернику приносили банками, а грибы – ведрами, хотя настоящий грибной сезон еще вроде бы и не настал.

– Бабушка сегодня тридцать два белых принесла, – рассказывала маленькая и серьезная Даша, печально глядя на муравья, который пытался утащить крохотный кусочек печенья. – И кувшинки. В канаве за калиткой кувшинки выросли. Как блюдечки…

– А мы больше за грибами не ходим, – важно сказал Миша, обладатель новенького велосипеда с многочисленными скоростями. – Мама говорит – неинтересно. Искать не надо, сами лезут. У нас десять банок соленых, три наволочки сушеных, замороженные еще и…

– Конец света будет, – перебила Даша. – Я в Интернете читала.

– Врут? – предположил Никита, Димочкин старший, который уже вернулся с моря.

– Нет, будет, – упрямо замотала головой Даша. – Вон сколько всего. Откуда оно? А потому, что в последний раз…

А потом председателя правления Палыча разбудил среди ночи загадочный запах – сильный, сладкий, от которого воздух казался густым, как варенье. Палыч заворочался на потной подушке, принюхался, впустив в себя еще больше томительной сладости, громко чихнул и сам же от неожиданности подпрыгнул.

– Что… что такое? – забурчал он, шаря по стене над кроватью в поисках выключателя. – Что еще за… Что такое?

Зажегся свет. Палыч, трепеща ноздрями, стал выбираться из-под одеяла и тут же застыл в неловкой позе, увидев на пороге комнаты Изольду Марковну. Летние ночи Изольда всегда проводила у себя, в отдельной комнате на втором этаже.

– Что?.. – неопределенно удивился Палыч.

– Розы, – смущенно улыбнулась она. – Это розы…

Изольда подошла, приподняла двумя красиво вытянутыми пальцами одеяло, стряхнула с простыни крошки – Палыч любил закусить перед сном, – и легла рядом с мужем. Палыч совсем растерялся – последний раз что-то подобное у них было полгода назад, и то это он пришел к Изольде, да и выпивши был, а она ни единым словом, ни единым движением его посягательство не одобрила…

Изольда положила сухую лапку с острыми ногтями ему на грудь. Палыч осторожно приподнялся, думая только о том, чтобы эту лапку не сбросить, не потерять, вдохнул еще тягучей сладости и выключил свет.

Яна той ночью вышла на веранду попить и увидела в небе оранжевые облака. Сначала она долго моргала и щурилась, пытаясь понять, что это и откуда, потом проснулась окончательно и заволновалась.

Было что-то нехорошее в этих пламенеющих лохмотьях, ползущих над черными вершинами деревьев. На них словно падал отсвет далекого пожара, или приближающейся к Земле кометы, или обезумевшего солнца, решившего взойти среди ночи на западе… На западе небо было ярче, там облака казались совсем апельсиновыми, и от них даже как будто исходил слабый, отраженный свет.

И еще воздух был пропитан ароматом роз, почти непристойным в своей густоте и сладости.

Яна сначала постояла на крыльце, вглядываясь в небо, потом подошла к калитке – оттуда обзор был лучше. А потом ей показалось, что самый лучший вид на небо открывается с улицы.

Яна взялась за калитку рукой и вскрикнула от боли. Роза. Высокий цветок прильнул к калитке сбоку, у столбика, и его колючки воткнулись в руку резко и глубоко, как будто укусили. Яна с бессильной обидой смотрела на пышную головку цветка, черным пятном выделявшуюся на светлом фоне забора. Хитрый цветок, злой…

Яна нащупала стебель, скользнула по нему пальцами до самой земли – осторожно, чтобы опять не уколоться, – и решительно вырвала розу с корнем.

Тамара Яковлевна из первой дачи вышла к воротам, чтобы все-таки выяснить, что же окрашивает облака в огненный цвет. Если это пожар или автокатастрофа – посмотреть тем более интересно.

Одного взгляда на поле за воротами было достаточно, чтобы понять, в чем дело, и немного огорчиться. Все оказалось проще и скучнее, чем представлялось Тамаре Яковлевне. Там, где раньше была подозрительная стройка, теперь стояло большое, приземистое здание из стекла и металла. Здание было освещено изнутри, и ярко-оранжевый свет вырывался из широких окон, столбом уходил вверх через стеклянную крышу. Так светятся города, когда подъезжаешь к ним на ночном поезде, или летающие тарелки, торжественно похищающие в кино наивных американцев.

– Еще чего придумали… – пробормотала Тамара Яковлевна и повела носом – запах роз пробивался даже сквозь ее хронический насморк.

Вскоре все товарищество «Облепиха» уже знало, что «эти сволочи» построили рядом с поселком оранжерею для роз, а ночью подсвечивают ее мощными лампами, поскольку капризным цветам нужен очень длинный световой день. Сияние оранжереи мешало, в сущности, только Палычу, безжалостно заливая по ночам третий этаж его дачи. Спал Палыч на первом, но его возмущал сам факт.

Кто именно «эти сволочи», было непонятно, поскольку распространитель информации, сумбурный Палыч, сведения имел, как всегда, обрывочные. Когда в прошлом году упал столб и весь поселок на три дня остался без электричества, председатель тоже не мог толком объяснить, что произошло и когда починят.

Когда Палычу задавали уточняющие вопросы, он наливался краской и бурлил:

– Да, кто?! Кто у нас розы выращивать будет? Тут только садовые идут, а не эти всякие… сорта! Лишь бы урвать! Торгаши. Черные, наверняка. Олигархи с жиру бесятся. Разворовали, теперь беспредельничают. Мафия! Что хотят, то и творят…

– А пахнет-то этими розами как, это ж невозможно… – пытались возмущаться дачные старушки, втягивая ноздрями воздух и невольно расплываясь в мечтательной улыбке.

– И брызгают химией! – распалялся председатель. – Все отравят!

Сам факт света возмущал Палыча три дня. Он бегал с бумажками, сочинял жалобы и даже всерьез грозился их куда-то отправить.

Вечером третьего дня все еще кипящий Палыч шел по участку в туалет. Поглощенный воображаемой войной со «сволочами», он чуть не врезался в Изольду Марковну, которая стояла на дорожке и смотрела на темнеющее небо с яркими, торжественными облаками.