У соседней калитки Яна заметила толстую Людмилу. Она, запрокинув голову, смотрела в небо и улыбалась. За забором напротив стояли Димочка и его теща, и тоже смотрели вверх. Одинокий фонарь был недалеко от Яниной калитки, его частично закрывала старая липа, но Яна все равно видела лица всех своих соседей, вышедших из домов и уставившихся на небо. И улыбки, блуждающие по этим лицам.

Яна тоже посмотрела вверх. Там, высоко, летело страшное, оранжево-фиолетовое, апокалиптическое небо.

Даша прокралась на кухню и сунула в стоявший на плитке горячий суп градусник. Потом старательно его вытерла, быстро осмотрела – не лопнул ли, вернулась в свою комнату, юркнула под одеяло и позвала:

– Ма-ам!..

Пришла мама, с грязными руками – копалась на огороде, – но в платье с оборочками, от которого пахло духами. Раньше она никогда не душилась на даче, флакончик с остатками ароматной жидкости хранился в шкафу только для того, чтобы побрызгаться перед возвращением в город. И платье было городское.

Мама взяла двумя пальцами градусник и перестала улыбаться. Даша на всякий случай покашляла.

– Мам, ну мы поедем домой? А то мне плохо. Очень-очень.

Даша сверлила маму серьезным и мрачным взглядом. Между редкими бровками прорезалась жалобная складка, губы дрожали, и в случае отказа Даша явно собиралась зареветь.

Мама потрогала оборку на рукаве и чуточку ее запачкала, вздохнула.

– Поедем. Маргарите Семеновне тебя покажем. Ты полежи пока, я хоть цветов ей на букет наберу.

– Не надо! – взвизгнула Даша.

Мама посмотрела на нее удивленно и испуганно.

– Не надо… цветов… – повторила Даша и спряталась под одеялом.

Проводив взглядом машину Дашиной мамы, прошуршавшую по гравию мимо забора, Димочкин тесть задумчиво оглядел свой посеревший в сумерках сад. У сарая праздно прогуливался Димочка.

– Грядки пленкой прикрой на ночь, – благодушно крикнул ему тесть.

Безотказный Димочка шагнул в сторону огорода.

– Юлька звонила, тоже на дачу хочет, – продолжил тесть. – Съезди за ними завтра.

Юлька разродилась третьим месяц назад, Димочка разрывался между дачей и городом, все требовали приехать, что-то сделать, что-то купить. А теперь жена приедет сюда: огромная, крикливая, и продолжит командовать. А ребенок, совершенно на Димочку не похожий, будет орать.

– А я с Юлькой развожусь, – негромко и радостно сказал Димочка.

– К-к-как?!

Димочка молчал. Ему хотелось объяснить тестю, что его необъятная дочь – это вечно бурлящий гейзер, а может – пушка, беспрерывно извергающая претензии, вонь, слизь, приказы и детей, а кроме этого в Юльке нет ничего, совсем ничего. И детей она воспитывает сама, а ему и сказать ничего не дозволяется, и сыновья смотрят на него, как на пустое место, что, в общем, логично, потому что он, Димочка, – всего лишь бессловесный дурак.

Но Димочка не мог подобрать правильные и меткие слова, и тестя ему было жалко, и даже Юльку, и побаивался он все-таки.

– Потому что я хочу покоя. И счастья тоже хочу, – беспомощно улыбнулся Димочка. – Я тоже могу хотеть покоя и счастья. А остальное разве что-то значит?

И вместо того, чтобы закрыть на ночь грядки, Димочка развернулся и побрел к калитке. Тесть сначала растерянно смотрел ему вслед, потом начал багроветь от гнева, а потом глаза его затуманились, краска отлила от лица.

– Покой и счастье… – повторил он с нежностью.

Ночью в соседней комнате что-то упало. Яна поворочалась немного, недовольная тем, что в потревоженный сон вторгаются какие-то звуки: шуршание, скрип двери, звяканье ключей. Потом, когда звуки уже стихли, ее как подбросило: Тасик!

Племянника в его кровати действительно не оказалось. Набросив поверх сползающей с груди ночной рубашки платок, Яна вышла на улицу.

– Тасик!

Мохнатая бабочка пощекотала ей крыльями щеку и улетела.

Яна пробежалась по дорожке до туалета и обратно и только потом заметила Тасика, неподвижно сидевшего возле грядок на камне.

– Господи, – выдохнула Яна. – Тасик, ты сдурел? Я же тебя ищу! Ну-ка быстро в дом, простынешь!

– Не простыну, – продолжая смотреть вверх, ответил племянник. – И какая разница, ищешь ты меня или нет.

– Что? – растерялась Яна.

– Все ты волнуешься, теть-Ян. Ребята так и говорят – ты дерганая, – с расстановкой говорил Тасик. – А чего дергаешься? Кому это надо? Только тебе и хуже.

Яна молча слушала, не зная, что ответить.

– Ты большая такая, теть-Ян, а всех боишься. И меня боишься. А цветы зачем повыдергала? Красивые розочки были. И цветов боишься.

– Перестань, – прошипела Яна.

Тасик показал на облака.

– Посмотри лучше.

– Нет, – Яна быстро опустила глаза и пошла к дому.

– Посмотри!

Яна внимательно смотрела себе под ноги, боясь отвести взгляд даже в сторону.

– Ты и неба боишься, теть-Ян. Тебе к врачу надо.

Яна вернулась в свою комнату, легла и закуталась в одеяло. Она решила, что завтра же поедет с Тасиком в город. Главное – дождаться утра, ведь все эти странные вещи происходят только в темноте, когда загорается небо…

А соседка Людмила смотрела на оранжевые облака и счастливо плакала. Столько в ее жизни было глупостей – и невнятный муж, и этот жуткий поклонник, похотливый скрипучий старик, и присосавшиеся к ней равнодушные великовозрастные дети, которые даже забывают поздравить ее с днем рождения, и диеты, и кулинарные таинства, единственный способ самовыражения, результаты которых все равно пожирают быстро, молча, не отлипая от телевизора. А ведь надо было только остановиться и посмотреть в небо, чтобы понять – все это ей не нужно, совсем не нужно…

Яна очнулась от тяжелой дремы, потому что в спину сильно дуло. Кажется, окно забыла закрыть. Она встала, отдернула занавеску – точно. И запоздало вспомнила, что произошло буквально полчаса назад, вспомнила сидящего на камне Тасика и все то, что он ей наговорил – будто подслушал ее собственные неутешительные мысли.

Небо закружилось перед глазами, заклубились яркие, праздничные облака нездешнего цвета. И Яна мгновенно осознала, как нелепы и ее настоящее – мышиная жизнь трусливой старой девы, – и будущее, о котором она мечтала – мышиная жизнь жены нетребовательного семьянина, любящего отца хлипких бестолковых детишек. Нелеп и бессмыслен сам человек, думала Яна, улыбаясь сквозь слезы. Непослушное, вечно больное тело, соленая слизь, а где-то внутри – слепая душа, давно забывшая о том, что ей нужно, в погоне за тем, что есть у всех. Размножиться, заработать на бетонную коробку с мебелью внутри и железную коробку на колесах, урвать побольше, пожирнее… А нужно совсем другое – сияющее, сладостное, разливающее в воздухе запах, который заставляет думать о красивом и нежном. И до него – рукой подать, вот оно, горит ровно и ярко на западном краю неба…