Первое, что пришло Ною в голову, – спросить: «Да какого черта она там натворила? » – но вопрос, конечно, был неуместный, и он сдержался.

– Так, значит, по вторникам и четвергам у нее верховая езда, по средам – балетная школа, а по понедельникам – занятия по классу фортепьяно. Значит, после обеда не получается. Не могли бы вы приходить, скажем, с девяти до двух каждый день? Это будет пять часов. Что у нее там? По правде говоря, она лучше меня знает, какие ей сейчас нужны занятия, но мне кажется, это химия, и вроде бы история, и, Господи, французским ей тоже придется заниматься… подождите-ка минутку. Таскани! Тусси!

Ной слышал, как она кричит, потом послышалось тяжелое топанье.

– Ной! Слыхали, что у нас случилось! Ага! Нет, вы подумайте… – раздался голос Дилана.

Издалека донеслось:

– Вот урод!

Ной улыбнулся, услышав ее пронзительные крики: она явно вырывала телефон у своего братца.

– Алло?

– Здравствуй, Таскани, это Ной.

– Здравствуйте.

– Как дела?

– Чудно. В общем, мне надо химию, всемирную историю, французский четвертого уровня, геометрию и английский.

– А что ты читаешь из английской литературы?

Сомерсет там какой-то, черт его знает. Ну что, как вы думаете, получится у вас прийти? – В голосе ее звучала такая надежда, словно она была маленькой девочкой, зазывающей подружек на день рождения. Она и в самом деле его любила. Ной широко улыбнулся в телефонную трубку; он и вправду по ней соскучился.

– Думаю, да. Но мне нужно еще секундочку переговорить с твоей мамой.

Трубка перешла в другие руки. Он услышал треск статического электричества.

– Ну что, как вы, возьметесь? – скороговоркой спросила доктор Тейер: она явно куда-то спешила.

Все это походило на роман девятнадцатого века: юный скучающий джентльмен берет на себя ответственность за интеллектуальное воспитание способной, но строптивой девицы из знатного семейства. Ну и, конечно, дополнительные двадцать пять часов в неделю, которые помогут решить его финансовые проблемы. Он лихорадочно соображал.

– С удовольствием. Конечно, предварительно я буду должен задать вам достаточно много вопросов.

– Чудно. Задавайте. А сейчас я должна идти. Почему бы вам просто не прийти завтра в девять? Берите с собой учебники, какие сочтете нужным. Мы вас, конечно, заново оформим. В общем, поговорим завтра, приходите завтра, всего доброго!

Ной остался стоять на углу, слушая гудение в трубке и думая, как ему за сутки стать настоящим учителем. Два раза ему уже приходилось заниматься школьной программой, но то были занудные отличники, которые во что бы то ни стало хотели удержать пальму первенства. С Таскани, конечно, все будет по-другому. Как же здорово! Он будет ее интеллектуальным проводником. Он сможет делать с ней все, что пожелает: если ей понравится перемножать двучлены, они могут копнуть поглубже, заняться биномиальными математическими… дискретными… абстрактными… в общем, чем-нибудь. Господи, подумал он, тупо кружась на одном месте, сколько лет уже, как он сам закончил школу и не занимался ни историей, ни естественными науками.

У «Варне энд Ноубл» он остановился. В Гарлеме, насколько ему было известно, не было книжных магазинов, так что он направился в книжную лавку Колумбийского университета, что на Сто пятнадцатой улице. Секция «В помощь учащимся» была забита псевдоучебной макулатурой: целая стена всевозможных выжимок и кратких изложений, на какие только хватило фантазии у бесчисленного множества издателей. «Принстон ревью», «Каплан», «Спарк Ноутс», «Ар-и-эй», «Бэррон», «Питерсон»… У каждой серии свой кричаще безвкусный цвет, и вся стена полыхает такими вот вызывающими обложками, настоящий цирк учебных пособий. Он раскрыл одно и пролистал страницы, населенные мультяшными персонажами и «маленькими подсказками», – он не представлял, как по этому можно учиться. Это была какая-то аббревиатура знания, придуманная для того, чтобы заменить сложный организм научного труда схематичным чертежиком.

Он стоял на углу с пустыми руками, но переполненной мыслями головой, думал о том, как лучше расширить кругозор Таскани, как погрузить ее в мир, доселе ей незнакомый. Он вспомнил ее наивное непонимание разницы между афроамериканцами и коренными жителями Америки, незнание того, что такое пуэбло. Он представил семью индейцев в вигваме – они рисовали диаграммы и обсуждали характерные особенности собственной жизни.

Выйдя из метро, он получил голосовую почту от Федерико: не хочет ли он попить пивка? Да, Ной хочет пивка.

Федерико с Ноем припарковали «датсун» возле бара «У Чарли». Это было любимое место Федерико, единственный бар на Манхэттене, где царила уютная дружеская атмосфера типового пригородного ресторанчика. У официантов были таблички с именами. Федерико и Ной уселись в углу бара.

– В общем, мы с ней трахнулись, помнишь, тогда еще, когда мы вместе ужинали, ну вот, после того. О черт, это было супер, правда, она взяла меня вот тут… – Ной не стал смотреть, куда показывал Федерико, – а я ее – вот здесь, прямо где самое оно, у нее там словно такая маленькая норка, и она колотила ногами в стену, и мы с ней все были в поту и черт знает в чем еще.

Федерико выжидательно глянул на Ноя, на лице его сияла широченная улыбка.

– И тебе понравилось? – вынужден был спросить Ной.

– Ухты, еще как! Да и ей тоже. Им всем нравится, старик. Если есть что-то, что я умею как следует, так это заводить телок. Правда, в чем другом-то я ни хрена не петрю! – захохотал Федерико и скорбно потряс банку с пивом. – Ну, а ты? Как у тебя с любовью? – спросил он.

– Хм… сейчас вроде бы никак, – ответил Ной. – Я просто не так часто влюбляюсь. Когда это случается, чувство бывает сильным, но происходит это не каждый день.

– Но ты ведь, наверное, перетрахал много цыпочек. Что, дальше этого не пошло? Ты, наверное, – как это называется – очень разборчивый?

– Да, можно и так сказать.

Ной не любил слово «разборчивый». У него оно ассоциировалось с сопливой девчонкой-болелыцицей или старой девой в жемчужном ожерелье с собачонкой под мышкой.

– А как насчет той цыпочки с обложки, Таскани ?

– Она моя ученица, Фед. И ей всего шестнадцать. Это исключено.

– Да, но… – Федерико сделал непристойный жест, какой Ной в последний раз видел в фильмах для подростков восьмидесятых годов. Двое парней за противоположным концом стойки захихикали и закатили глаза.

– Ты даже не знаешь, как глубоко ты ошибаешься, – сказал Ной.

– А ты даже не знаешь, что ты по уши в шоколаде. Сиди себе жди, все само в руки придет.

Федерико пустился расписывать многочисленные возможности Ноя, как то: запустить руку Таскани в трусики и, если это не подействует, поцеловать, не дожидаясь разрешения. Против своей воли Ной не мог удержаться от смеха. Оттого-то он и любил компанию Федерико: все дело было в контрасте, Федерико был его полной противоположностью.