Филя у дверей подобрался и потянулся за ножом. За дверью алкаши, уже достаточно набравшиеся, решали — ограбить им комиссионный магазин или все же не стоит.

— Да ладно! Откуда в комиссионке водка? — говорил пьяный голос.

— Водки нет, зато есть деньги! — собеседник икнул и неопределенно хрюкнул. — А на них водку мы в лотке купим.

— Да нет, — третий голос был почти трезвым, и это настораживало больше всего, — денег там тоже нет. Деньги, скорее всего, они по вечерам сдают. Пошли лучше отсюда. Нечего по пустякам нарываться. — И вся троица с шумом и матюгами отправилась по лестнице.

Филя с облегчением вздохнул и спрятал нож.

Уже в машине Денис неожиданно произнес:

— Придется ехать к нему домой.

— К кому? — не понял Филя.

— К Шахмамедову.

— Во как! Понятно… — Филя помолчал. — Помощь нужна?

— Отдыхай пока, если что — позову. — И Денис поехал в сторону Филиного дома.

4

В один из несчастных дней своей не самой счастливой жизни Михаил Борисович Савельев пришел на работу чуть раньше обычного. Произошло это, потому что у его дочери Катерины вновь появились боли в ноге. Встав под утро и волоча за собой изуродованную ногу, она добралась до кухни и, вынимая из шкафчика шприц и ампулы, случайно задела локтем кастрюлю со вчерашней кашей. Кастрюля, слетев с плиты на пол, прокатилась по кухне, сбивая составленные под столом трехлитровые банки для засолки и вываливая на них вязкое содержимое. Михаил Борисович открыл глаза, потер виски и, поднявшись с постели, поплелся на кухню. Катерина стояла у плиты и молча плакала, поджав испачканную кашей ногу. Взяв в туалете тряпку, Михаил Борисович, тоже молча и зевая, стал собирать с пола стеклянные осколки и кашу.

— Я сама, — выдавила наконец Катерина сквозь слезы.

— Ладно уж, иди лучше ногу помой.

Катерина, хлюпая, ушла в ванную и, высморкавшись там, громко спросила:

— А что завтракать-то теперь будешь?

— Да ничего, перехотелось уже…

Через десять минут Михаил Борисович надел брюки и рубашку, нацепил галстук и, причесав редкие волосы, взял пиджак и вышел из дома раньше времени. Он жил в старом пятиэтажном блочном доме, что затерялся в глубине Калужской улицы между современными монолитными многоэтажками. На работу Михаил Борисович обычно добирался на автобусе, и на сей раз это не заняло много времени. Научно-исследовательский институт целлюлозно-бумажной промышленности находился в самом конце улицы Вавилова. Михаил Борисович поднялся на третий этаж и открыл кабинет своим ключом. Повесив пиджак на спинку стула, он вышел в секретарскую и включил кофеварку. И вот тут появилась Кошкина. Юлия Игоревна Кошкина была его коллегой и, так же как и он, преподавала в МГУ на кафедре неорганической химии. Но вот уже десять лет, несмотря на давно защищенную кандидатскую, она оставалась в его подчинении руководителем группы хромотографии.

— Здрасте, Михал Борисыч. Новость хотите?

Запыхавшаяся Кошкина влетела в секретарскую и перевела дух, почему-то злорадно улыбаясь.

— Не хочу, — буркнул Савельев, прихлебывая кофе из одноразового стаканчика, которым он пользовался уже не однажды.

— А мне там на чашечку не осталось?

Кошкина тут же оттеснила его крупным бюстом от кофеварки к окну и, дыша с высоты своего роста на лысину низенького Михаила Борисовича, громко зашептала:

— А вы знаете, что у нас очередные перемастурбации, пардон, пертурбации?

— Что? — вздрогнул Михаил Борисович, безмятежно созерцавший унылый вид за окном. — Что вы сказали?

— Я говорю, ну вы знаете, что у нас директора сменили, а?

Михаил Борисович недоуменно взглянул на Кошкину, выливающую себе остатки кофе.

— Да? Куда это Владимира Ивановича перевели?

— «Перевели»! — усмехнулась Кошкина, отхлебывая из пластикового стаканчика. — Куда его переводить-то? На кладбище? Пардон. На пенсию его перевели. Прям вчера и решили.

— Да что вы! — Михаил Борисович поставил свой стаканчик на подоконник и тревожно взглянул в лицо Кошкиной. — А кого назначили? Кто на его месте будет?

— Сомов. Помните такого? — При этом Кошкина выжидательно взглянула в глаза Михаилу Борисовичу, и на ее полных губах возникла радостная улыбка. — Вроде у вас учился.

— Сомов?! — Михаил Борисович, поворачиваясь к Кошкиной, сбил стаканчик с подоконника. — Вы шутите? Сомов?!

По кафельному полу разлилась грязно-бурая жидкость.

— Какие уж тут шутки. Я что как ураган примчалась-то! Сейчас собрание будет по этому поводу. В актовом зале. Вон десять уже. Идем!

Михаил Борисович отпрянул:

— Не пойду. У меня много работы, и вы это знаете!

Он вдруг засуетился, заглядывая во все углы в поисках тряпки, которой никогда в секретарской не было. Поднял стаканчик и поставил к себе на стол.

— Я никуда не пойду! Если он захочет меня видеть, пусть сам приходит.

Кошкина поморщилась:

— Ну зачем эти сцены, а?

Но Михаил Борисович вдруг вбежал в свой кабинет и, громко хлопнув дверью, закрыл замок изнутри. А Кошкина, покачав головой, вышла на лестницу.

Сомов, упитанный сорокалетний мужчина, ровесник дочери Савельева, уверенно выступал на кафедре собрания, когда в зале спустя полчаса появился, шаркая по проходу, Михаил Борисович. Увидев его, Сомов вдруг сбился, дважды повторяя только что сказанное, и затем вскоре замолчал вовсе, покинув кафедру. Его место тут же занял начальник отдела кадров и без какого-либо вступления тут же заявил, что «многоуважаемого доктора химических наук, начальника отдела физико-химических исследований Михаила Борисовича Савельева в связи с плохим самочувствием и выходом на пенсию освобождают от занимаемой должности и назначают на его место кандидата химических наук Кошкину Юлию Игоревну». Что происходило дальше, Михаил Борисович помнил смутно. Он помнил, что тут же встал и заявил, что никто и никогда не интересовался его самочувствием и знать об этом не может. Вслед за этим заявлением окружившие Михаила Борисовича коллеги принялись успокаивать его и, как назло, предлагать валерьянку и кордиамин. Михаил Борисович трясущимися руками стал с возмущением отталкивать от себя предлагаемые лекарства и, вдруг увидев смотрящего на него тяжелым взглядом Сомова, ткнул в него пальцем и вскрикнул:

— А ты негодяй! Подлец и бездарь! Слышите?! Он бездарь! Так и знайте!

После чего он с помутненным сознанием выскочил из актового зала, хлопнув в ярости дверью, и затем выбежал из здания института без пиджака, что так и остался у него в кабинете. Савельев пришел в себя, лишь открыв дверь своей квартиры: он остановился в коридоре и мрачно посмотрел на пустую вешалку в шкафу, где он обычно оставлял пиджак.