— Банк хочет продать участок. Всё, что мы сделали, пропадёт.

Сказанное вслух, это стало реальностью. У Вара перехватило дыхание. Дядя Сай терпеливо ждал, пока он возьмёт себя в руки.

— Я бы мог что-нибудь построить на нашем дворе — ну, когда он будет наш, — но Джолин-то нужен её сад. Я обещал, что спасу его, но пока не знаю как.

— Сочувствую, — сказал дядя Сай. — Но я сейчас о пальмах. Почему ты их всё время снимаешь?

— Потому что я так вижу, — признался Вар. — Они как будто реагируют на то, что мы делаем.

Дядя Сай кивнул.

— Греческий хор. Так я и подумал.

— Я понимаю, что это глупо, просто я так себе представляю…

— Нет, ничуть не глупо. Греческий хор — это один из приёмов античного повествования. В театре, например, это такие люди, которые стоят по бокам сцены и комментируют происходящее, подсказывают зрителю, какие эмоции испытывать. Понимаешь? Ты — повествователь.

— Да нет, я не собирался ничего повествовать.

— Не собирался, но сделал это интуитивно. Потому что ты режиссёр. Как я и думал.

Вар рассмеялся.

— Ну привет! Режиссёры — это взрослые люди типа тебя. А не дети типа меня.

— Все взрослые типа меня когда-то были детьми типа тебя.

Вар закрыл глаза и попытался представить своего дядю ребёнком, но, как ни старался, получалась только уменьшенная версия взрослого дяди Сая. Крутой, чёрные джинсы, серёжка в ухе. Почти знаменитость.

— Дядя Сай, каким ты был в моём возрасте?

Дядя потёрся спиной о спинку стула. Этим движением он снова напомнил Вару кота, худого, ленивого и грациозного. Вар тоже почесался спиной о спинку стула, чтобы проверить, каково это.

— Ну-у… Сколько я себя помню, мне всё время приходилось оправдываться, — сказал дядя Сай. — Я часто задумывался и отключался, а потом извинялся — как будто я сделал что-то не так. Все думали, это потому что я ленивый, или глупый, или зацикленный. В школе мне было реально трудно.

— Ничего себе. А сейчас ты для школьников герой. Зимой мы с классом смотрели твой документальный фильм, тот, что ты снял в лагере беженцев, — там ещё малыши всё время ходили с тобой по пятам. Я даже не выдержал и всем сказал, что ты мой дядя.

— Спасибо.

— У нас полкласса плакало. А в конце был сбор средств, и многие отдавали свои карманные деньги. Наверно, приятно, когда твой фильм так действует на людей?

— Да, это очень здорово. Да только так бывает не часто. Никогда не знаешь, кто увидит твою работу, и реакцию зрителей тоже предсказать невозможно. Ну и фильм же снимаешь не ради этого.

— А ради чего?

— Ради того, что он должен быть снят, и снять его должен именно ты.

В ту ночь Вар лежал в постели, глядя в потолок. Гипсовые завитки больше не казались ему знаками бесконечности. Теперь они напоминали вопросительные знаки. Вопросы на вопросах внутри вопросов.

Через два дня дядя Сай уехал, зато объявился тропический шторм. Он остановился в сотне миль к западу, в Мексиканском заливе, и, словно капризный малыш, закатил истерику.

— Эта погода — до конца среды, — сказал Вар за завтраком в понедельник, когда шторм только-только разбушевался. — Нас не будут выпускать на улицу. А внутри, в «Рекреации», воздух нездоровый, вы же знаете. Давайте я лучше останусь дома. — И он легонько кашлянул.

Это была почти безнадёжная попытка, но родители, измотанные двумя месяцами недосыпа, даже спорить не стали.

— Ладно, как хочешь, только пропылесось, пожалуйста, — сказала мама, устало направляясь к двери.

— И стиралку запусти хотя бы раз, — добавил папа, нашаривая ключи от машины.

Так что у Вара образовались целых три дня для работы над фильмом. Который, если бы Вар давал ему название прямо сейчас, наверняка назывался бы «Руки Джолин».

«Руки Джолин» были бы очень хорошим фильмом. Но не тем, который он хочет сделать. Он это понял, пока витал в полусне под вопросительными знаками потолка.

Он хочет сделать фильм об истории участка.

Потому что этот фильм должен быть снят, и снять его должен именно он.

Это одна причина, и была ещё вторая.

Дядя Сай сказал — редко случается, чтобы твой фильм подействовал на людей именно так, как ты хочешь. Но, значит, иногда такое всё-таки случается. И сейчас, решил Вар, должен быть именно такой случай. Люди увидят его фильм, и заплачут, и раскошелятся. В сентябре он покажет его в школе. И в других школах тоже.

И его фильм спасёт участок.

Вар вырезал большинство кадров с руками Джолин. Большинство, но не все. А потом взялся за дело.

На исходе этих трёх дней у него болела спина, не разгибались пальцы, глаза сделались красными и сухими, но при всём при том ему ещё никогда в жизни не было так хорошо. И ему удалось сократить почти шестнадцать часов отснятого материала до четырёх минут сорока двух секунд.

Эти четыре минуты сорок две секунды начинались с фотографии строящейся церкви, а заканчивались семейством уток, которое плавало в наполненном до краёв рву. А между этими двумя кадрами железный шар сносил крышу, и с бешеной скоростью росли снятые замедленной съёмкой папайи, и заляпывались грязью стены замка. Он вставил в фильм и одуванчиковую клумбу Джолин, и её компостную кучу, и свои солнечные часы, и церковный пол — как он появлялся, когда Вар постепенно разгребал завалы и выметал обломки, — и радужные лучи, расходящиеся от новенького витражного окна.

И даже — крупным планом — Сэра Миг-Мига, который, разумеется, подмигнул.

Вар встал и потянулся. Похрустел костяшками, повертел головой, разминая затёкшую шею. Налил себе имбирного эля, бросил в стакан кружочек апельсина и сделал большой глоток. А потом забросил в рот леденец от кашля — мёд с лимоном форте.

Потому что дальше был заключительный этап — озвучка.

— Всё на свете когда-то раньше было чем-то другим, — начал он. — И потом тоже станет чем-то другим. Иногда, если хорошо вглядеться в какую-то вещь, можно это увидеть. Увидеть всю её историю.

— Ну что? Значит, план Б?

Вар чуточку отодвинулся от Джолин, сидевшей рядом с ним в автобусе. Сейчас был четверг, он не видел Джолин с воскресенья, за это время он, оказывается, страшно по ней соскучился; так что, когда она решила ехать с ним к Велика-Важности, он был рад. Но теперь он подумал, что, пожалуй, поторопился радоваться.