попытки. Алан терпеливо наблюдал за ней немного обеспокоенно, словно боясь лишний раз потревожить или напугать. С разговорами он тоже не лез, но предпочел находиться рядом, когда Либерти с устало опущенными плечами прошла на кухню, и пошел следом. Сел на стул, самый ближний к выходу, и внимательно наблюдал за ней.

Либерти рывком открыла дверцу верхнего шкафа и вытащила уже высохшую посуду. Расставила по местам, чудом не уронив ни одной тарелки и кружки, врезалась в стол и яростно зашипела от боли и неожиданности. Остановилась, положила оставшиеся приборы на стол и потерла ушибленное бедро. Алан молчал. Либерти тоже.

Не дожидаясь, пока она придет в себя, Алан поднялся и сам убрал приборы в ящик. Она с долей непонимания проследила за ним, но ничего не сказала и устало опустилась на стул. Этот день выжал из нее все силы, и больше всего хотелось завернуться в одеяло и проспать до следующего года. А лучше дольше. Но Либерти сидела не в состоянии даже подняться на ноги. И просидела бы так до глубокой ночи, а то и до утра, если бы Алан не спросил:

– Граммофон работает?

– Что? – не поняла Либерти и удивленно вскинула голову.

– Граммофон в гостиной. Он рабочий? – спокойно повторил Алан.

– Да… а что? – все так же удивленно ответила Либерти и невольно посмотрела в сторону гостиной.

– А пластинки у тебя есть? – не унимался Алан.

Она неопределенно кивнула – то ли в раздумьях, то ли неуверенно – и указала на выход из кухни. И они одновременно направились в гостиную. Потянувшись, Либерти подошла к небольшому шкафу рядом со столиком, на котором пылился граммофон. Использовала она его крайне редко, обычно по праздникам и когда заходили гости. Но чаще всего он служил лишь красивым украшением.

Открыв дверцу, она выудила целую стопку пластинок в больших, квадратных конвертах-упаковках с разными рисунками, фотографиями и подписями и свободной рукой поманила Алана к себе. Он без раздумий подошел и стал перебирать: Моцарт, The Beatles, Queen, Дзё Хисаиси, Дэвид Боуи, Уитни Хьюстон, Мельница, ABBA, Фрэнк Синатра… У Либерти была большая коллекция.

Он перебирал одну пластинку за другой. Многих исполнителей он знал, каких-то – видел впервые. Слабая улыбка коснулась губ, и он выбрал пластину с песнями Фрэнка Синатры и решительно подошел к граммофону. Положил пластинку в диск проигрывателя и нажал на кнопку.

– Что ты делаешь? – недоуменно спросила Либерти.

Пока она искала пластинки и наблюдала за Аланом, все тревоги отступили и сил немного прибавилось. По крайней мере ей точно больше не хотелось свернуться в клубочек и проспать несколько лет подряд.

– Включаю музыку, – беспечно ответил Алан и развернулся к ней.

– Это я вижу, – подтвердила Либерти, глядя то на Алана, то на играющий граммофон. – Но зачем?

Он улыбнулся – быстро и искренне. Подошел к Либерти – тоже быстро. И взял ее руку в свою, а после бережно повел за собой. Они прошли мимо стола с граммофоном, обошли диван и оказались в единственном свободном пространстве дома.

Либерти не сопротивлялась, но уже догадывалась, к чему все шло. Первым порывом было отказаться. Она даже остановилась, покачала головой и выставила свободную руку перед собой, но Алан перехватил ее ладонь и аккуратно потянул на себя.

– Потанцуй со мной, – тихо попросил он с улыбкой на губах. – Пожалуйста.

– Я не… – начала Либерти, но осеклась. Быстро взяла себя в руки и сказала: – Я не танцую. Не люблю. Не умею. Не хочу.

– Так не любишь, не умеешь или не хочешь? – со смешком спросил Алан, положив одну ее руку себе на плечо, а после притянув ближе саму Либерти.

– Все вместе, – на выдохе призналась она, но снова пытаться остановить его не стала.

Если быть совсем честной, то Либерти когда-то и умела, и любила танцевать, но с того момента прошло много времени, и возвращаться к той жизни она не планировала. И все же позволила аккуратно закружить себя в медленном танце.

Он держал ее за руку, крепко обнимал за талию и неспеша кружил их по комнате. Голос Фрэнка Синатры разносился по гостиной. Либерти начала успокаиваться и вскоре не просто бездумно следовала за Аланом, а танцевала вместе с ним.

Все семь кошек уселись на спинке дивана и наблюдали за ними яркими, горящими глазами. Заметив их, Либерти хихикнула и, на секунду остановившись, сделала еще полшага к Алану. Прижалась щекой к его плечу и спокойно выдохнула.

Они продолжали танцевать.

Отпускать Алана не хотелось. Особенно обратно во Внешний мир, добраться до которого сейчас было едва ли возможно. Либерти обняла его крепче.

Про себя она прошептала: «Я люблю тебя». Но вслух не сказала. Думала: слишком рано. Пусть откровенное признание вертелось на языке еще с начала их переписки, она не решалась сказать это Алану, пытаясь найти хоть какую-нибудь причину своей любви.

С Аланом было спокойно. Она доверяла Алану слишком сильно для их невероятно короткого знакомства. Его любили ее кошки. Он сидел с ней на диване и пил глинтвейн. Он пришел к ней из Внешнего мира, не боясь потеряться в Лесах и Горах рядом с Городом и Королевством. Город его пустил. Они сработались и смогли бы дальше работать вместе. Алан ничего от нее не требовал и ничего не доказывал. А еще у него была красивая улыбка и очень пронзительный взгляд. И он танцевал с ней под Фрэнка Синатру.

Либерти насчитала десять причин любить Алана, но и этого ей казалось недостаточно. Она чуть сильнее прижалась к нему и вдохнула запах корицы, имбиря и мускатного ореха. И улыбнулась, не заметив, как песня плавно подошла к концу.

Они остановились.

Алан шепнул ей на ухо:

– Когда-нибудь все в кого-то влюбляются.

Либерти поцеловала его в шею.

Календарь показывал двадцать четвертое декабря, когда все собрались на поляне рядом с Набережной. Полупустой стол был на привычном месте, только теперь на нем стояли зажженные свечи и две коробки печенья, пара тарелок с кексами, которые жители Города пекли только в Йоль. Пряный запах корицы, имбиря и апельсина вперемешку с шафраном и мускатным орехом был таким сильным, что иногда гости чихали. Место во главе стола пустовало: туда должна сесть Новая Богиня, но битва еще не закончилась.

На Море поднялись волны, а за горизонтом сгущались тучи вперемешку с дымом. Люди старались не смотреть в ту сторону. Барьер, выставленный сестрами-ведьмами, прочно защищал Город. Коротковолосая и пышногрудая Мелвилл с немного рассеянным видом сидела за столом и разглядывала свою пустую тарелку. Худая и остролицая Леона танцевала и немного безумно смеялась. Низкая и маленькая Эйлен сидела под деревом и гладила бродячего пса. Барьер был нерушим до тех пор, пока ведьмы живы, и это знал каждый житель Города. Все были спокойны настолько, насколько могли быть спокойны в такое время.

Либерти и Алан стояли в нескольких метрах от стола. Все семь кошек Либерти кружили рядом, кто-то урчал и мяукал, кто-то махал хвостом из стороны в сторону. Трехглазый ворон смирно сидел на плече Алана. На празднование Йоля приходили все, включая животных и мертвых. Либерти заприметила Марисоль со сворой зверья. Насколько она знала, у Марисоль дома жили ёж, олень, попугай и собака. Все четверо вились вокруг нее, олень лениво зажевал красный шарф.

– Тебя это удивляет? – спросила Либерти, слабо улыбнувшись.

Алан задумался. Он внимательно рассматривал сражающихся Богинь. По мнению Либерти, он так до конца и не смирился с тем, что каждый год в Городе проходила такая шумная битва и все принимали это как должное. Потом его взгляд метнулся к столу, куда приходили люди. Сестры-ведьмы его не настораживали, но на Марисоль он покосился с некоторым подозрением, и Либерти хихикнула, понимая, что Марисоль – одна из самых нормальных в Городе.

Смерть слабо улыбнулась и вытащила из воды маленькую зеленую бутылку. Небольшая записка сама выскользнула из горлышка, и Смерть развернула бумажку. Глаза у нее странно, непривычно заблестели, улыбка стала еще шире, и она протянула лист Либерти со словами:

– Прочти. Тебе станет легче.

Записка оказалась короткой, ровный почерк был приятен для глаз. Либерти прочитала:

«Я знаю, вы ни в чем не виноваты. Надеюсь, с вами все в порядке. Я не желаю вам зла.

Габриэлла Ф.»

Либерти перечитала. И еще раз. И еще. Она не могла поверить в то, что среди этого потока ненависти и разрушенных надежд нашлись такие добрые и теплые слова. Кем бы ни была загадочная Габриэлла Ф., она уже безумно нравилась Либерти.

Возвращать письмо Смерти она не стала, помахала рукой Марисоль, которая неотрывно смотрела на нее и Алана последние несколько минут. Та направилась к ним, придерживая длинную юбку.

– Скоро уже все соберутся, – вместо приветствия сказала Марисоль. – Я принесла твои свечи,