Россию эмигрантами-роялистами. Парижские светские дамы предреволюционной поры гордились тем, что никогда не видели солнца: просыпаясь на закате, они ложились в постель перед восходом. День начинался с вечера и кончался в утренних сумерках.

Ж. Сорэн в комедии "Нравы нашего времени" изобразил диалог между буржуа и аристократкой. Первый восхваляет прелести солнечного дня и слышит ответ: "Фи, месье, это неблагородное удовольствие: солнце — это лишь для черни!" (ср.: Иванов Ив. Политическая роль французского театра в связи с философией XVIII века. // Учен. зап. Моск. ун-та. Отд. историко-филол. 1895. Вып. XXII. С. 430). Просыпаться позже, чем другие люди света, имело такое же значение, как являться на бал позже других. Отсюда сюжет типичного анекдота о том, как служака-военный застает своего сибарита-подчиненного в утреннем дезабилье (вполне естественном для светского человека, но стыдном для военного) и в таком виде водит его по лагерю или Петербургу на потеху зрителям. Анекдоты такого рода прикреплялись и к Суворову, и к Румянцеву, и к Павлу I, и к великому князю Константину. Жертвами их в этих рассказах оказывались офицеры-аристократы. В свете сказанного, вероятно, проясняется странная причуда княгини Авдотьи Голицыной, прозванной "Princesse Nocturne" (nocturne в переводе с франц. означает "ночная" и, как существительное, — "ночная бабочка"). "Ночная княгиня", проживавшая в особняке на Миллионной, — красавица, "обворожительная как свобода" (Вяземский), предмет увлечений П и Вяземского, — никогда не появлялась при дневном свете и никогда не видела солнца. Собирая в своем особняке утонченное и либеральное общество, она принимала только ночью. Это вызвало при Николае I даже тревогу Третьего отделения: "Княгиня Голицына, жительствующая в собственном доме, что в Большой Миллионной, которая, как уже по известности, имеет обыкновение спать днем, а ночью занимается компаниями, — и такое употребление времени относится к большому подозрению, ибо бывают в сие время особенные занятия какими-то тайными делами…" (Модзалевский Б.Л. Пушкин под тайным надзором. Л., 1925. С. 79). К дому Голицыной был приставлен тайный агент. Опасения эти, несмотря на неуклюжесть полицейских преувеличений, не были совсем лишены оснований: в обстановке аракчеевщины, под властью "венчанного солдата", аристократическая партикулярность приобретала оттенок независимости, заметный, хотя и терпимый при Александре I и превращавшийся почти в крамолу при его преемнике".

Извините, если кого обидел.

14 января 2009

История про Леонида Юзефовича

Собственно, это разговоры с Леонидом Юзефовичем в мае 2001 года. Леонид Юзефович родился в Перми в 1947 г. Профессиональный историк, автор книг "Клуб "Эсперо", "Как в посольских обычаях ведется", "Самодержец пустыни", "Костюм Арлекина" и др. Серия романов о сыщике Путилине сейчас издаётся в издательстве "Вагриус" и приобрела широкую популярность. Тогда Юзефович вошёл в короткий список премии "Национальный бестселлер" и стал одним из вероятных претендентов. На следующий день после публикации интервью эту премию ему дали, но дело не в премии. И даже не романах — Юзефович для меня до сих пор остаётся каким-то образцом вменяемого отношения к жизни. Ах, как это много — такая доброжелательная вменяемость — вот что.

— Сейчас появился компромиссный жанр, то есть, появилась детективная и приключенческая литература, избавившаяся от утомительного люмпенского языка первых лет своего существования. Появилась интеллектуальная детективная литература. Это случайное ответвление классической русской литературы или всё-таки новый жанр.

— Есть особая англосаксонская традиция в литературе. Собственно, в мире, мне кажется есть только две или три литературы, англосаксонская, русская классическая и, может быть, испанская… В наше время, если я вижу что-то, написанное французами, то я как правило это не читаю. Но любой текст, который появляется в журнале "Иностранная литература" и под которым написано "перевод с английского", то он обращает на себя моё внимание. В англоязычной прозе, в отличие от французской, всегда присутствует чёткий выверенный сюжет, который не есть просто форма организации текста. Если сюжет — "тело" прозы, а все прочее в ней — "душа", то еще древние говорили, что "души подобны телам, в которых они существуют".

Если мы возьмём классическую английскую литературы, то она во многих случаях может показаться литературой второго сорта. Я вот очень люблю Грэма Грина. Но я помаю, что он многим не кажется выдающимся писателем.

— А как получилось, что вы, профессиональный историк, начали писать прозу? И именно остросюжетную прозу?

— С семидесятого по семьдесят второй год я командовал взводом, а потом и ротой в Забайкальском военном округе. Это бывало тогда после военной кафедры — а я окончил исторический факультет Пермского университет и сам из Перми.

— И в пехоту? У нас традиционно историков и юристов почему-то учат на пехотные специальности.

— Кстати сказать, в армии семидесятых я увидел относительно много интеллигентных офицеров. Я даже как-то пытался перейти в разведроту, потому что в разведроте предполагался штатный переводчик, а у меня с английским языком все было хорошо. Но тот оказалось, что после событий на Даманском, вышло распоряжение, что английские переводчики в Забайкальском военном округе не нужны, а нужны переводчики с китайского. Но служба для меня была достаточно свободной, и для меня с моим интересом к этнографии, было откровением оказаться в мире бурятских улусов, хотя с понятием "бурят" вообще много сложного — ведь изначально республика, в которой я служил, называлась "Бурят-монгольская". Тогда было два сохранившихся дацана — Хагенский дацан в Читинской области и Иволгинский дацан… Самый роскошный и знаменитый Гусиноозёрский дацан был тогда закрыт, но весь сохранился. Я приезжал на праздники в эти дацаны, разговаривал с ламами — они с большим интересом разговаривали с человеком в военной форме, не вполне понимая, что перед ними просто мальчишка-лейтенант. И они отвечали на мои совершенно дурацкие вопросы. Тогда же я побывал в Кяхте, городе намытом, как бы я сказал, чайной рекой. Он захирел, когда построили Сибирскую дорогу, и торговый путь пошёл стороной. И тогда, в 1971 году, вечерами приходя домой (у меня была маленькая комнатка, которую я снимал в посёлке), я написал свой первый роман, историко-фантастический, действие которого происходит в шестидесятых годах девятнадцатого века, роман, который не опубликован. Это роман о попытке создать новый народ. В Забайкалье были такие ревенные комиссары. Были казённые плантации ревеня, а их управляющие носили название комиссаров.

Меня взволновала магия этого титула, сочетание комиссара с ревенём. Этот комиссар решил преодолеть разделение мира на Восток и Запад путём создания нового народа, который будет сочетать в себе все традиции.

С тех пор монгольская тема присутствует во многих моих вещах. Монголия для меня — та капля, в которой способен отразиться весь мир.

— Но вот кончилось армейское