— Славный денек для моциона, а, дамы? — Вся троица стояла разинув рты. Старшие сестры прижались к дальней стене светлицы. — Вам, я гляжу, свежий воздух не помешает. — Я извлек котенка и вручил его Корделии. — А вот ему приключений уже хватит. Быть может, его лучше отнести матушке, пускай поспит у ней под боком.

Корделия взяла у меня котенка и выбежала из комнаты.

— Мы можем отрубить тебе голову, дурак, — сказала Регана, приходя в себя.

— Как только захотим, — промолвила Гонерилья с гораздо меньшей уверенностью в голосе.

— Призвать ли мне горничную, дабы привязала занавесь обратно? — молвил я, величественным взмахом показывая на гобелен, который я высвободил в прыжке.

— Э-э… да, выполняй, — скомандовала Регана. — Сейчас же!

— Сию же минуту, — рявкнула Гонерилья.

— Слушаюсь, сударыня. — Ухмыльнувшись и поклонившись, я удалился.

По винтовой лестнице я спускался, прижимаясь к стене, чтобы нечаянным толчком еще не успокоившееся сердце не сбросило меня вниз. У подножия лестницы стояла Корделия — она прижимала к себе котенка и смотрела на меня так, словно я, Иисус, Зевес и Святой Георгий в одном лице, только что вернулся с особенно удачной охоты на дракона. Глаза ее были сверхъестественно круглы, и она, похоже, некоторое время назад перестала дышать. Видимо, из чистого благоговения.

— Перестань таращиться, барашек, меня это пугает. Еще подумают, что ты куриной косточкой подавилась.

— Спасибо! — выпалила девчушка, всхлипнув так, что все тельце ее содрогнулось. Я потрепал ее по голове.

— Не за что, солнышко. А теперь беги играть — Карману тут еще надо свой колпак из рва выудить, а потом сесть на кухне и пить, пока руки трястись не перестанут. Или пока не захлебнется в собственной тошноте, смотря что случится раньше.

Корделия отступила, давая мне пройти, но глаз от меня не отвела. Так у нас было с той самой ночи, когда я прибыл в замок. Тогда рассудок ее выполз из темной норы, в которой поселился после разлуки с матерью. Эти огромные, хрустально-голубые глаза смотрели на меня в немигающем изумлении. Ребенок, прямо скажем, бывал жутковат.

— Не строй из себя удивленную деву, стрый, — рек я, держа в поводу наших с Лиром коней, пока они пили из почти перемерзшего ручья. Стояли мы милях в ста к северу от Глостера. — Регана, конечно, то еще сокровище, но котелок у нее способен варить точно так же, как у сестры. Они, разумеется, будут отрицать, но раньше так бывало часто.

— Не могу помыслить об этом, — отвечал король. — Регана примет нас с распростертыми объятиями. — Сзади раздался какой-то треск и лязг, и Лир обернулся. — Что там за шум?

Из рощи к нам выезжала ярко раскрашенная повозка. Кое-кто из рыцарей потянулся к мечам и копьям. Капитан Куран махнул им, чтоб стояли вольно.

— Скоморохи, государь, — сказал он.

— Точно, — рек король. — Я и забыл, что святки на подходе. Скоморохи и в Глостер наверняка заедут — как раз к святочному пиру. Карман, ступай скажи им, что мы берем их под свою защиту, они могут следовать за нашим отрядом.

Крытая повозка со скрипом остановилась. Наткнешься эдак вот в глуши на отряд из полусотни рыцарей с обслугой — так будь ты хоть трижды гением подмостков, а ушки будешь держать на макушке. Кучер привстал на козлах и помахал мне. На нем была роскошная лиловая шляпа с белым пером.

Я перепрыгнул узкий ручеек и поднялся по склону. Разглядев мой шутовской наряд, кучер улыбнулся. Я тоже улыбнулся — с облегчением. Это не мой жестокий хозяин из тех времен, когда я сам странствовал с фиглярами.

— Привет тебе, шут, что занесло тебя в такую даль от всех дворов и замков?

— Свой двор таскаю я с собой, а замок впереди лежит, приятель.

— Двор с собой таскаешь? Так этот седобрадый старец, значит…

— Так точно, сам король Лир.

— Тогда ты — знаменитый Черный Шут.

— К твоим, язви тя в рыло, услугам. — И я учтиво поклонился.

— А ты мельче, чем в сказках бают, — рек этот хорек в шляпе.

— Вестимо, но тогда у тебя шляпа — море-окиян, в которой острый ум твой носит бурями, как сбившийся с курса зачумленный корабль.

Скоморох расхохотался:

— Я птица не того полета, дружок. Мы не острыми умами тут фехтуем, как ты. Мы не скоморохи, мы лицедеи!

С этими его словами из-за фургона вышли три юноши и девушка. И все склонились в любезном поклоне — быть может, слишком уж вычурном, нежели пристало случаю.

— Лицедеи, — хором рекли они.

Я приподнял колпак.

— Что ж, и мне иногда по нраву пошалить в кущах, — сказал я, — но едва ли об этом следует объявлять всему миру аршинными буквами на вашей повозке.

— Да не любодеи мы, — сказала девушка. — Лицедеи. Мы актеры.

— А, — ответил я. — Тогда другое дело.

— Знамо, — рек шляпа. — Нам нет нужды острить — у нас все в пьесе, понимаешь. Ни слова не слетает с наших уст, что не пережевалось бы хотя бы трижды и не выплюнулось писцом.

— Да, самобытность нас не отягчает, — произнес актер в красном жилете. А девушка добавила:

— Хотя влачим мы крест роскошнейших причесок…

— Но сами по себе дощечки наши чисты, — закончил третий.

— Мы суть придатки борзого пера, — сказал шляпа.

— Ну да, уж ты-то вестимо придаток, — рек я себе под нос. — Ну что ж, актеры так актеры. Зашибись. Король просил меня вам передать, что берет вас под свою защиту и приглашает его сопровождать до Глостера.

— Ничего себе, — сказал шляпа. — А мы только до Бирмингема собирались. Но если его величество желает, чтобы мы пред ним сыграли, наверное, можно дать кругаля и до Глостера.

— Нет-нет, — рек я. — Езжайте себе спокойно до своего Бирмингема. Король ни за что не станет препятствовать артистам.

— Ты уверен? — спросил шляпа. — А то мы как раз репетируем «Зеленый Гамлет с колбасой»{2} — это история про юного принца Датского, который сходит с ума, топит свою подружку и в раскаянье навязывает заплесневелый завтрак всем, кто ему попадается. Пиесу составили из обрывков древнего мериканского манускрипта.

— Нет, — ответил я. — Сдается мне, для короля это будет чересчур эзотерично. Ну и он склонен храпеть, если представление слишком затягивается.

— Жаль, — сказал шляпа. — Очень трогательная пьеска. Позволь, я тебе продекламирую оттуда:

Есть иль не есть — вот в этом

Вопрос; что лучше для кишок — терпеть

Противный вкус зеленого омлета

Или, на боли в эпигастре ополчившись,

Извергнуть всё?..[129]