улицы почти не проникал сквозь грязные окна и единственным освещением были настенные бра, со вставленными в них свечами. Комната утопала в тенях и паутине. Джон ужаснулся, как много ее тут было. Почти все углы и потолок был усеян всеми видами клейких нитей. Длинные и тонкие, как леска; воронкообразные, свисающие с потолка; по углам плотная, похожая на сгусток пуха непроницаемая паутина таила в себе смертоносную опасность.

Это было настоящее паучье логово.

− Не стой в дверях, дорогой. — Голос Джессики, лишенный жизненных интонаций, заставил задрожать руки Джона. — Это не вежливо. Он повернулся в сторону подруги, но та уже усаживалась за стол. Тетя потянулась к Джону своей искореженной возрастом рукой. Джон издал вскрик отвращения и против воли двинулся к столу, лишь бы избежать ее прикосновения. Но не успел он присесть, как из двери с левой стороны гостиной послышался не приятный, тревожный звук. Он повернул голову в сторону двери и увидел, как тени замельтешили по полоске света, пробивающегося между дверью и полом. Словно десятки ножек перебегали по ту сторону двери, издавая шелестящие и скребущие звуки одновременно. Затем дверь затряслась, и Джон покрылся испариной. То, что было по ту сторону двери желало выбраться наружу. Мельтешение ускорялось. Дверь дрожала и тряслась все сильнее. Постукивание двери об косяк превратилось в непрерывную дробь. Старые доски противно и жалобно захрустели. Кто-то сильно барабанил по двери с той стороны, и Джон догадывался, кто это мог быть.

А точнее могли быть.

− Не бойся милок! — Сказала старушка. Джон аж подпрыгнул от неожиданности. Голос старушки скорее трещал, а не производил привычный для уха звук голоса. — Они просто любопытные. Но послушные. — Она похлопала его по плечу. Джон еще никогда не испытывал такой силы страха и отвращения. Когда старушка убирала руку от его пиджака, Джон увидел, как от ее пальцев тянутся тонкие, прозрачные склизкие нити. Его передернуло. Джессика казалась ничего не замечала. Сидела и улыбалась ему как ни в чем не бывало.

Не успел Джон поднять глаза как старушка уже шаркала в сторону кухни.

− Через минуту все будет подано, — протрещала тетя Джессики. Джон не хотел больше оставаться в этом доме и тем более что-то есть. Он чувствовал себя окруженным врагами. Они были повсюду. Даже Джессика была на их стороне. Зачем она привела его в этот ужасный дом?

Вот старушка появляется у стола. Она стоит возле высокой обеденной тележки, которую используют в гостиницах для обслуживания номеров. Старая тетя медленно расставляет тарелки, накрытые куполообразными серебряными крышками. Затем отталкивает тележку, и та с противным скрипом давно не смазанных колесиков откатывается, словно живая в сторону кухни. Она присаживается на стул и потирает безобразные руки. Сердце Джона пытается провалиться пониже; на лбу испарина превращается в капли пота. У него нет никакого желания поднимать крышку со своего блюда.

Страшная тетя Джессики снимает крышку первой. На ее блюде непонятного вида масса, напоминающая пюре с подливой. Из тарелки что-то торчит. Какие-то палочки в панировке что ли? Когда тетя берет первую палочку до Джона доходит, что это вовсе не еда.

Это покрытая мокрыми от жижи волосками толстая паучья лапка. Тетя кладет ее в рот и начинает обсасывать на подобии куриной ножки. Она мычит и причмокивает от удовольствия. Джон чувствует, как что-то скребется по его горлу; поднимается из желудка и просится наружу. Тетя откусывает кусок лапки и с хрустом пережевывает. Джон отворачивается, проглатывая рвотный спазм.

− Что ты дорогой? — Голос Джессики заставляет Джона повернуть голову в ее сторону. Только это не голос Джессики. Это голос какой-то незнакомки, только притворяющаяся его девушкой. Это не может быть Джессика. — Попробуй, тетушка так старалась. — Старушка громко причмокивает, доедая толстую лапку.

Джессика тоже снимает с блюда крышку. Джон потеет как холодный стакан газировки, выставленный на окно в жаркий день. Дышать становится тяжело. На тарелки у Джессики лежит здоровенный паук, размером с двухмесячного котенка. Гладкий, черный, с красными крапинками на теле. Паук лежит на тарелке мордой к Джону. Джессика улыбается и облизывает губы, глядя на свое угощение. Она берет паука двумя руками как гамбургер и подносит ко рту. Широко раскрывает рот и запихивает заднюю часть паука себе между челюстей. Хруст как от печенья, сменяется булькающим смачным жидким звуком. Джессика работает челюстями; ее глаза прикрыты от удовольствия.

Джон хочет встать. Он хочет вскочить со стула и броситься прочь!

Они свихнулись! Пресвятая Дева они обе сошли с ума! Зачем они это делают?

Джон очень хотел встать из-за стола. Но у него не получается. Страх и отвращение приклеили его к стулу. А может ты, простофиля, попался в западню к двум паучихам? Ты уверен, что не вляпался задницей в паутину?

− Ешь! — Грубо клокочет тетка.

− Милый, по правилам хорошего тона, из-за стола нельзя подниматься пока все угощения не будут попробованы. — И новая хрустящая порция паука отправляется Джессики в рот.

Джон трясущейся рукой поднимает крышку с блюда. В тарелке налит крем-суп. Желтого, как ржавчина, цвета. Как детское дерьмо. По сравнению с тем, что было на тарелках у тети и Джессики, Джон решил, что вполне сможет справиться с этим. А потом он уйдет.

Нет, убежит. Понесется прочь так быстро, как никогда.

Он берет ложку и опускает ее в суп. Начинает перемешивать плотную массу в тарелке.

На поверхность один за другим всплывают трупики мелких паучков.

Бульк-бульк-бульк-бульк.

Один за другим, они как тефтели выпрыгивают из желтой жижи.

− Быстрее отправляй их в рот, милок, пока не разбежались! — Старуха начинает гортанно хихикать. Звук похож на выдираемый ржавый гвоздь из прогнившей доски.

Паучки начинают шевелить лапками и выбираться из тарелки. Они вовсе не мертвые. Они вылезают из тарелки нескончаемым потоком черно-желтых точек с мельтешащими лапками. Они лезут из тарелки и ползут к Джону. Их несчетное множество. Столько не могло поместиться в супе, а они всё ползут и ползут, перебираясь со стола на Джона. На его ноги. Его руки. Словно вода, они обтекают его. Поглощают.

Он чувствует их прикосновения к своей коже. Как они бегают по промежности; бегают по животу; забираются по спине.

Последнее что помнит Джон перед тем как его окутает тьма, это восемь смотрящих на него из тарелки глазок. Те самые страшные паучьи глаза, что глядели на него из темноты ночного леса, когда ему было восемь.

* * *

Джона спас перезвон поставленного на половину восьмого утра будильника. Спасительная мелодия заботливой рукой вытащила его из