До своей избушки я добрался без приключений, но оказалось, что самое интересное в моей жизни только начинается. Борьба за выживание в первобытных условиях, в которых я теперь находился, занимало так много времени, что ни на что другое, кроме тяжкого труда, его просто не хватало. Если составить реестр работ, проведенных за оставшееся до темноты время, то любая домохозяйка, просмотрев их перечень, если не зарыдает, то, по крайней мере, сотрет со своего доброго сочувственного лица крупную соленую слезу.

Короче говоря, мне пришлось крутиться как юле, чтобы успеть хоть как-то решить насущные бытовые проблемы. Тем не менее, до ночи я так толком ничего сделать не успел. Потому, когда стемнело, не зажигая лучины, я без сил опустился на полати, и повода гордиться достигнутыми в подготовке к «выходу в свет» успехами у меня не было. Пока я возился с теленком изба вновь выстыла, питьевая вода из растопленного снега кончилась, и нужно было вновь идти добывать дрова, потом разжигать очаг и топить снег.

Не знаю, возможно, у меня просто не хватало опыта или умения, но костер, который я разводил в каменном очаге, прежде чем разгореться каждый раз так отчаянно дымил, что усидеть в помещении было совершенно невозможно. Этот раз тоже не был исключением, поэтому с трудом дождавшись, когда дрова начали разгораться, я выскочил наружу глотнуть свежего воздуха.

Ночь только началась, но звезды уже щедро усыпали высокое черное небо. Луна была на исходе и своим усеченным светом не мешала любоваться бесконечной, праздничной вселенной. Мороз к вечеру спал, было по субъективным ощущениям всего градусов пять-шесть ниже нуля, так что возвращаться в дымную избу я не спешил. Это были, пожалуй, первые приятные минуты после проникновения в эпоху. Тишина в лесу была космическая, красота вокруг невообразимая, так что можно было, наконец, доставить себе удовольствие: распрямить усталую спину и полюбоваться небесами. Что я и делал — неподвижно стоял, запрокинув голову к небу.

Однако на этот раз прекрасное почему-то не долго возвышало душу, напротив, на меня начала наваливаться тоска одиночества. Я почувствовал себя таким маленьким и затерянным, что, невольно пытаясь облегчить сердце, нарушая тишину мироздания, от всей души огласил округу обычными русскими словами.

— Господи, зачем мне нужна эта дурацкая изба, медведи, лоси, ночной лес и нескончаемая война! — говорил я. — Неужели нет другого способа прожить свою единственную, уникальную жизнь, не влезая во всякие глупые авантюры. Черта мне в этих холодных звездах, неведомых предках и давно забытых политических разборках. Россия и так состоялась, причем не в самом лучшем для своих жителей варианте, и кому нужно мое ничтожное вмешательство в становление истории целого народа,

Не знаю, до чего довело бы меня доморощенное философствование, скорее всего, я бы просто замерз и отправился спать, но вдруг металлическое позвякивание вкралось в неживую зимнюю тишину, и я разом пришел в себя. Звук был искусственный и напоминал бренчание ложки в металлической посуде. Я прислушался. Теперь стало слышно, что невдалеке кто-то идет, хрустя снегом, и тихо разговаривает.

Встречаться ночью вдалеке от человеческого жилья с незнакомыми людьми всегда опасно. Я хотел заскочить в избу за луком и стрелами, но голоса уже слышались совсем близко, и не осталось ничего другого, как спрятаться за углом.

— Смотрите, изба и дымом пахнет, — сказал невидимый человек.

Вероятно, путники остановились и осматривались. Стало так же тихо, как прежде, но теперь тишина была другой, ее как будто наполнило напряженное ожидание. Я ждал, чем все это кончится. Хрустнул снег под чьей-то переминающейся ногой.

— Никак деревня? — тихо спросил новый голос.

— Какая тебе деревня, отродясь тут деревни не было, — сказал теперь уже третий. — Я здешние места знаю, бывал в прошлом годе. Была бы деревня, знал бы. Может, это охотники избу срубили, тут дичи богато.

— Зайдем, что ли? — спросил второй голос.

— А вдруг их там много, да люди лихие? Уйдем лучше от греха.

— Обогреться бы, — мечтательно произнес еще один невидимый гость. — А если и лиходеи, что с нас взять.

— Можно зайти, почему бы и не зайти, — поддержал его первый.

— Ну, как все, так и я, — согласился осторожный, — выгонят, так и пойдем своей дорогой. Чай убивать нас нет резона.

Судя по разговору, незваные гости были людьми мирными, и я успокоился. Однако до времени из-за укрытия не выходил, ждал, что они будут делать.

— Пошли, — решительно произнес грубым голосом последний из компании. Его мнение стало решающим, потому что тотчас заскрипел снег под несколькими парами ног. Шаги приблизились к избе, скрипнула входная дверь. Я вышел из-за угла, но гостей видно не было, они уже вошли внутрь. Я зашел следом. Костер в очаге совсем разгорелся, и дыма почти не было, теперь он легко выходил через специально предусмотренные окна на чердаке. Гости, судя по говору и одежде, были мужиками, они стояли посередине избы, озираясь по сторонам.

— Здравствуйте, — сказал я, когда они разом обернулись на скрип двери. Разглядеть их лица против света я не смог, да и не видел в том особой нужды.

— Здоров, коли не шутишь, — откликнулся только один из гостей, с тем самым грубым, решительным голосом. Это оказался высокий худой мужик в армяке и бараньей шапке. Остальные молча смотрели на меня. Создавалось впечатление, что это не они незваными пришли ко мне, а я к ним.

— Какими судьбами в наши края? — спросил я, чтобы дать понять, что хозяин тут все-таки я.

— Твоя что ли изба-то? — спросил высокий.

— Моя.

— А сам-то кто таков?

— Живу здесь, а вам-то что надо?

— Один живешь-то?

— Один.

Мне такая бесцеремонность не понравилась. Мало того, что вошли в чужой дом без стука, не здороваются, да еще учиняют допрос хозяину.

— А мы прохожие, нам переночевать надобно, — сказал высокий.

— Ну, что же, хорошим людям всегда рад. Заходите, гостями будете, — постфактум пригласил я.

Мужики, не поблагодарив, тотчас сгрудились вокруг очага. Их, как я раньше понял по голосам, оказалось четверо. Теперь, когда они сидели вокруг кострища, и его пламя освещало лица и платье, стало окончательно ясно, что это обычные простолюдины, только не совсем ясного статуса. Все они были одеты в крестьянские армяки разной степени заношенности и бараньи островерхие шапки. Двое из них обуты в чуни — вид лаптей, сплетенных из сыромятных кожаных веревок, один в «поршнях», или как их еще называют «уледях», распространенной в это время дешевой обуви, сделанной из куска сыромятной бычьей кожи с войлочным верхом, привязанных к ногам ремешками, и только высокий в чоботах, обуви, напоминающей сапоги без голенищ.

По правилам вежливости гостям не мешало бы объяснить, кто они такие и по каким делам забрели в здешние места. Однако каждый занялся своим делом, и на меня просто не обращали внимания. Я продолжал стоять возле дверей, ожидая, что последует дальше.