Чистить сапоги? Я? Вы охренели, что ли?

И как можно более язвительно осведомляюсь:

— А больше ничего не надо?

Семен Петрович пригладил усы и, будто не заметив яда в моем голосе, степенно ответил:

— Отчего ж не надо? Надо. Научишь господина порутчика хранцузскому языку. Оне теперь дворянского сословия. А у них, дворян, без хранцузского никак нельзя. Мне тут Сашка сказывал, будто ты со шпиёном бойко по-ихнему трепался. Значит, и научить смогешь. А как станет наш порутчик полноправным дворянином да будет уметь хранцузским языком разговаривать — обчество тебе часть долга за то и спишет.

Скрипнула дверь, Семен Петрович ушел. М-да. Дела! Научить французскому! Да я ж его сам-то знаю через пень-колоду. Ну, могу понимать, о чем Джо Дассен поет. Ну, смеюсь над шутками Луи де Фюнеса без перевода. А вот Вольтера в оригинале прочитать — это уже извините. И что Матерацци сказал Зидану — тоже не понимаю.

Но, как говорится, это уже никого не волнует. Общество сказало надо — Жора ответил «есть!». В конце концов, это тоже шанс.

* * *

К вечеру пришел Федька Синельников, денщик Нироннена. Снова пошла учеба. Он крутил-вертел ружье на двенадцать счетов, а я учился смешивать сапожную ваксу из куриного яйца, печной сажи и прокисшего пива, править английскую бритву о кожаный ремень, и мое любимое занятие — колоть пальцы шилом в попытке попасть хотя бы в наперсток. Слушал лекцию про лошадиную сбрую, как чистить коня, как седлать и расседлывать, проверять подпруги. И надо все запомнить теоретически, учитывая, что Федька рассказчик не ахти. Но и он тоже замучился — за три часа запомнить все строевые экзерции в тесной комнате. Поменялись, блин, на свою голову. Два теоретика. Как там один из признаков интеллигента? «Теоретически вы умеете колоть дрова». Так вот теперь я теоретически умею седлать коня, ага. Ну ладно, прорвемся.

На следующий день Федька принес мне листы бумаги, карандаши и перья с чернильницей. Я начал готовить учебно-методическое пособие по французскому языку, каким его помнил со школы, а Федька жаловался на то, что после стойки на длинном шаге у него с непривычки ноги болят.

Так, потихоньку-помаленьку, готовились к замене целых два дня. Потом лекарь решил, что спина моя зажила достаточно и хватит бездельничать. Пора чистить сапоги их благородию.

Что ж за служба у меня такая — то ямы копай, то сапоги чисти! А если вдруг доведется подвиг совершить — так сразу плетей. Не, я все-таки попробую дать по рогам Ефиму. И Ереме заодно. Как вспомню, с какой готовностью они мне руки заломали…

* * *

Жить мне теперь предстояло в том же дворе, где остановился на постой порутчик Нироннен. Только он обитал в доме, ну а мне досталась хозяйственная постройка, называемая словом «рига». Это такая северная модификация овина — помещение для просушки и обмолота зерна. Там есть какая-никакая печь, сухой пол, утепление. С прошлого года осталась солома и мешки с мякиной и отрубями — тоже побочные продукты хлеборобного производства, бета-версия нашего комбикорма. То есть спальное место у меня достаточно теплое и удобное, до поры до времени. Когда начнется уборочная, придется переместиться в другое место. А пока так. Да и хозяева довольны. Раз в риге солдат живет — это все-таки какая-никакая гарантия, что ничего оттуда не растащат другие солдаты. А то наши же много на что горазды. Вон как в Луге мой сортир на дрова разобрали, так и здесь могут жерди для колосников стырить да утащить себе на дрова. Солдаты — они народ простой, без комплексов. Ежели чего спереть можно, будь уверен, обязательно сопрут. Как вот я, например, пока в лазарете лежал, разжился мотком тонкой бечевы из пеньки. Вещь нужная, в хозяйстве пригодится. Тем более узлы всевозможные я вязать умею. Батя частенько высотными работами на стройке подхалтуривал, потому одно время любил нас с братом учить всяким премудростям верхолазных работ. А уж как эта бечевка в лазарете оказалась — то не моя печаль. Может, штатно лекарь откуда-то выписал, а может, и хозяйская, у кого лазарет на постой разместился. В общем, свои пожитки мне Федька из «нашей» деревни притащил. Мундир, шпагу, пояс с лядункой и сумками, ранец со сменным исподним. Ружье, разумеется, теперь у него. Оно на капральстве числится, а не на солдате. А лядунка с двадцатью патронами — она, получается, моя личная, а не к ружью приписанная? Ну да ладно, пусть будет. Запас карман не тянет. А Синельников пусть свою из обоза добывает.

В соседнем доме, кстати, квартировал ундер-офицер Фомин. Да и Федька говорил, что они частенько вечеряют вместе. Видимо, у них с давних пор дружба. Так вот. Денщики должны просыпаться раньше своих офицеров, чтобы к побудке офицеру был готов легкий горячий завтрак, нагрета вода для утреннего туалета, почищена и подготовлена одежда. А как проснуться раньше? Будильников-то нет! Это в Луге были часы и солдатская передача времени. Здесь как?

А вот так. Ночью в обеих деревнях, где расположилась наша рота, стоят посменно часовые, вот с ними и надо договариваться. Тогда пара патрульных в шестом часу утра дойдет до тебя и разбудит. Так-то оно им не надо, у них другая работа. Будь любезен, заинтересуй, ага.

Федька мне простодушно так и объяснил, что надо, мол, тырить со стола господ офицеров всякие ништяки, чтобы отблагодарить «будильник». М-да… Что-то надо решать с часами. Пока был в капральстве, отсчет времени был не моей проблемой. И что теперь с этим делать? Может, с местными договориться? Так я латышского не знаю. Хотя, может, с рыбаками поговорить? Эти маньяки на Двину с утра ходят вообще за час до рассвета. А летом в этих местах светает как раз часа в четыре-пять утра. Или таки намекнуть Нироннену, что надо бы ему приобрести часы с кукушкой, чтобы все было как у настоящих офицеров? Да ну! Инициатива чревата. Скажет, мол, давай, солдат, роди мне такие часы, и крутись как хочешь. Ладно, об этом подумаем вечером. А на первый раз меня разбудил Федька.

Премудростей немного. Растопил плиту на улице под навесом, что к сеням пристроен, поставил греться чан воды и небольшой медный чайник. Нироннен, как и Фомин, страстный любитель чая. Где его только добывать умудряются? Федька приказал беречь чай как зеницу ока. Его в запасах Нироннена не так много осталось — небольшой кулек, чуть больше полкило.