том, какое ощущение возникает под кожей, когда видишь нереальные вещи и веришь в них. Я могу легко перечислить симптомы панической атаки: нехватка воздуха, онемение конечностей, ускоряющееся сердцебиение, ощущение неминуемой смерти и т. д. Но нет никакого соответствующего контрольного списка для ощущений психоза. Список признаков шизофрении, «прототипического психотического расстройства», включает бред, галлюцинации и дезорганизованную речь в I группе симптомов («позитивные симптомы») и апатию, отсутствие эмоций («негативные симптомы») и/или остро дезорганизованное или кататоническое поведение во II группе симптомов. Эти симптомы в основном заметны со стороны, что полезно для клинициста, который в противном случае имел бы дело с человеком, не желающим общаться или не осознающим себя, а потому не поддающимся лечению. Человек, переживающий психоз, редко способен описать свой непрерывный хаос сколько-нибудь красноречиво. Зато он, возможно, сумеет рассказать, как это было, задним числом, когда катастрофа останется позади.

Перед тем как психоз начинается всерьез, как было во время просмотра «Люси», меня накрывает ощущение, что что-то не так. Эта неправильность не ограничивается нелепостями, мутирующими внутри, но также затрагивает и мир в целом: как он стал таким и что мне полагается с ним делать? Я имею в виду не только повседневность с ее беспокойными часами, которые надо так или иначе провести, но и небо, стены, деревья, свою собаку, окна, занавески, пол. И все это лишь малая часть того, что нуждается в моем внимании, включая все абстрактное и конкретное. И в это же самое время моя способность иметь дело со всем этим поначалу сокращается, а потом пропадает. Чем больше я думаю о мире, тем отчетливее осознаю, что в нем положено быть связности, которая больше не существует или быстро теряется. Или потому что мир распадается на части, или потому что он никогда и не был связным, или потому что мое сознание больше не способно удерживать его куски вместе, или, что вероятнее всего, дело в некоем смешанном сочетании всего вышеперечисленного. Я способна понять либо что-то одно, либо что-то другое, хоть небу и положено принадлежать к тому же миру, что и занавески; и собака, входящая в комнату, привлекает мое внимание как совершенно новый объект, с которым предстоит как-то справляться. Люди пишут о так называемом «удобстве быть сумасшедшим» так же бесцеремонно, как говорят, что инвалидность по отставанию в развитии здорово облегчает жизнь. Но в этом пороговом пространстве я достаточно осознаю себя, чтобы понимать, что что-то не так.

Просмотр фильмов в кинотеатре дает мне настолько глубокое погружение в вымышленный мир, что я теряю связь с реальностью.

Что-то не так, а потом все не так. После продромальной фазы я попадаю в почти нестерпимый способ бытия. Момент переключения из одной фазы в другую обычно бывает резким и четким. Я поворачиваю голову – и в один миг понимаю, что моих коллег заменили роботами. Или бросаю взгляд на свой швейный стол – и меня накрывает мысль, мелкая и серая, как сажа, что я мертва. Таким образом я попадаю в состояние бреда и остаюсь в нем месяцами. Это ощущается как проламывание сквозь тонкую преграду в другой мир, который раскачивается, брыкается и не желает снова выкинуть меня обратно, сколько бы таблеток я ни глотала и как бы ни силилась вернуться. Истинно лишь то, во что я верю, хотя я могу, как попугай, повторять то, что полагается считать истиной: вот это реальные люди, а не роботы; я жива, а не мертва. Идея «верования» во что-то становится рыхлой и проницаемой, пока я повторяю догматы реальности, как хорошая девочка. Когда галлюцинируешь, идея «видения» или «слышания» чего-то точно так же не заслуживает доверия. Я вижу объект достаточно хорошо, чтобы пригнуться или подпрыгнуть, уворачиваясь от него. И все же я знаю, что полагается считать истиной, и в это понятие входит реальность без призраков или внезапно открывающихся люков.

Кино – в той или иной мере – снимается ради подкрепления тех историй, которые оно рассказывает, и мы аплодируем, когда его создатели виртуозно владеют подобной силой. Фильм – лауреат «Оскара» способен заставить нас пустить слезу и заслужить наше восхищение, потому что мы в какой-то степени верим в историю на экране. Мы заключаем с кино договор о том, что придержим свое недоверие. Если история увлекательна, а режиссер профессионален, мы позволяем себе согласиться с тем, что актер действительно бросает свою родственную душу в пещере, и, соответственно, сопереживаем, если этот актер хорош в своем ремесле настолько, чтобы заставить нас поверить в его боль. Его печаль становится в некотором смысле нашей печалью – и пусть это боль опосредованная, но она все же достаточно близка нам, чтобы заставить морщиться. Даже душещипательные мелодрамы оказывают эффективное воздействие, пусть и только потому, что сама их мелодраматичность ранит нас в самые нежные места и доставляет удовольствие, пробуждая нашу собственную способность к эмпатии, сколь угодно сопливо-слезливой.

Кроме того, технологическое развитие кино усиливает его реалистичность. Сидеть и смотреть фильм, проецируемый на экран с помощью стрекочущего за спиной проектора или в присутствии тапера, лупящего по клавишам, – это иной кинематографический опыт, нежели просмотр на огромном экране IMAX (отсюда девиз IMAX: «IMAX – значит верить»). В первой сцене фильма «Люси», где на экране появляется та самая знаменитая доисторическая Люси, я сидела и дивилась тому, насколько совершенной стала компьютерная анимация (CGI) со времен «Матрицы» – реалити-бастера[39], который я смотрела в момент премьеры и не осмеливаюсь пересматривать сейчас (не говоря уже о революционных «Терминаторе-2» или «Парке юрского периода»). Интерактивный диск Microsoft «Динозавры», выпущенный в 1993 году, в детстве вызывал у меня восторг; просмотр его киноклипов был для меня первым опытом компьютерной анимации в 3D. Но следующие 20 лет, по мере того как компьютерная анимация все увереннее завоевывала позиции, я гадала, станем ли мы вспоминать такие фильмы, как «Мумия» или «Война миров», и смеяться над тем, как легко дурачила зрителей технология, в то время еще только встававшая на ноги. В интернете можно найти список «10 наименее убедительных персонажей компьютерной графики в истории кино» с такой же легкостью, что и «25 лучших моментов компьютерной графики в истории кино». Доисторическая Люси бормочет, кривляется и сливается со средой, содержащей элементы, которые могут быть искусственными или естественными: то ли реальная, то ли нарисованная река, то ли настоящее, то ли фальшивое небо. Я разницы не вижу.

На следующее утро за завтраком я спросила К., можем ли мы поговорить о «Люси». Если бы мы вычислили, что заставило мою реальность