Морган вспомнил про другие пещеры, что остались на севере, в Барабарских холмах. В своем воображении он часто возвращался к тому месту, превратившемуся в нечто одновременно жесткое и пустое, заполнив самую сердцевину его воспоминаний о путешествии. Ни на Эллору, ни на Кайлас они похожи не были – пустые и гладкие, совсем без идолов. Тем не менее они разрастались в его сознании и становились все более совершенными в своей пустоте.

Пещеры могут быть наполнены смыслом, даже если действительность вас разочарует. Те Барабарские пещеры способны вобрать в себя кое-что от ужаса и темноты Эллоры. Ему не нужна была пышная резьба по камню, не нужны были ни сцены, ни фигуры. Нет, его материалом станут тишина и пустота… иногда, впрочем, наполняемые эхом.

«Вот оно», – подумал Морган. То, что искал он все это время, – сердце истории, главное, порождающее повествование, событие. Что-то должно случиться в пещерах. Большего он пока не знал. Ужасное событие, быть может, даже преступление. Но когда Морган попытался сфокусироваться на нем, оно стало неясным и ускользнуло. Было слишком темно для того, чтобы видеть все четко; к тому же смущали звуки эха…

* * *

Когда Саид пришел на станцию, он вновь был Моргану лучший друг. Начальник станции вынужден был задержать отправление поезда на десять минут, чтобы дать им возможность хорошенько проститься. Саид повесил ему на шею почетную тройную гирлянду бархатцев и жасмина, чем в высшей степени смутил Моргана.

– Но у меня нет для тебя подарка, – пробормотал он. – А ты был так добр…

– Счета друзей храним мы в нашем сердце, – произнес, улыбаясь, Саид, делая шаг назад и наблюдая, как поезд отходит от платформы. Это была поэтическая строка, которую Масуд, вероятно, продекламировал, когда его в очередной раз охватило ложно-лирическое настроение. Но Саид действительно нравился Моргану, и он хотел достойно его отблагодарить. Так или иначе, но он еще сможет что-то для него сделать, например купить в Бомбее каких-нибудь сластей.

Но ничего не получилось. Индийское путешествие заканчивалось для него в суете и спешке. Корабль, как оказалось, отходил на двенадцать часов раньше, чем ему сказали, и у Моргана не осталось времени ни на что, запланированное ранее: посетить остров Элефанта, поесть манго и купить пирожных для Саида. Он даже не смог нормально упаковать свой багаж. Морган второпях погрузился на корабль и даже не заметил толком, как береговая линия, оставшаяся за кормой, уходит все дальше и дальше.

В конце концов, после того как он столько пережил и встретился со столькими людьми, провожал его на пристани только Бальдео – непостижимый человек без возраста, который даже был симпатичен Моргану, хоть и не слишком. Они помахали друг другу – только разок, не выражая особых эмоций; потом корабль отошел, и разошлись их жизненные пути – Моргана и слуги-индийца.

Морган привез подарки матери, главным образом отрезы дорогой роскошной материи, которые в первое же утро после прибытия выложил на столе среди горящих палочек ладана. Когда он позвал Лили и слуг, те закричали от восторга, и на мгновение он увидел, как в их глазах играли всеми цветами радуги разложенные на столе шелка. Здесь было все – ароматы, цвета, пробужденное видение дальних стран. Но потом все было убрано; ткани сложены и запрятаны в коробки, чтобы никогда вновь не являться на свет.

Некоторое время Морган чувствовал себя потерянным. Старые ритуалы и привычки не помогали. Ничто не было достаточно ярким или красивым, все слишком известно и пресно. Он постоянно думал об Индии, был одержим этими мыслями; но никто из знакомых не разделял его интереса, и это было хуже всего. Туда он постоянно возвращался мыслями, весьма произвольно выбирая и впечатления, и события из воспоминаний о своей поездке. В самых безудержных своих фантазиях он представлял, что влюбился в каждого из миллионов обитателей этой страны.

Но, по сути, значение для него имел только один. Он ужасно скучал по Масуду и страстно желал вновь с ним увидеться. Однако он по-прежнему был на него сердит. Время и расстояние смягчили остроту боли, но Масуд явно не желал быть прощенным, поскольку писал всего раз в несколько месяцев и не сообщал о себе ничего нового. Он знал, что чувствует Морган, поскольку тот выражал свои чувства, не смягчая, но, похоже, ни на что больше не был способен. Либо молчание, либо пустословие – вот и все, что он мог предложить в ответ.

Но в одном из своих писем, которое Морган получил вскоре после возвращения, и, вероятно, руководствуясь чувством вины, Масуд сделал искреннее признание. Он подошел к нему, двигаясь окольным путем, не сразу говоря то, что имеет в виду, хотя то, что он хотел сказать, было вполне ясно. Его отец, как он полагал, принадлежал к меньшинству.

Но, как ни странно, сюрприза не получилось – Морган был готов к этому признанию – по тому, каким тоном Масуд говорил о своем отце, по историям о его удручающем поведении. Отец Масуда всегда выглядел несчастным, словно испытывал невыразимые мучения, подавляемые алкоголем. Но теперь, когда слова оказались закрепленными на бумаге, они вызвали в Моргане шквал эмоций, который разом осветил и его собственную жизнь – до самого ее начала.

Он подумал о своем отце. То, что он знал об Эдварде Форстере, он почерпнул главным образом из историй и анекдотов, рассказываемых Лили. Но и этих сведений было достаточно, чтобы возник тревожный вопрос, недостаточно ясно и четко сформулированный, чтобы его можно было произнести. В голосе Лили, когда она упоминала о своем муже, всегда звучали ноты неприязни и разочарования, и направлены они были на некие странности или слабости его характера, в целом не вполне мужского. Морган рано почувствовал эту тональность и постарался приспособиться к ней.

Но теперь ему открылось кое-что еще – то, что он знал, но над чем не удосужился как следует поразмыслить. У Моргана был гувернер, некий Тед Стритфилд, очень близкий друг его отца – настолько близкий, что даже сопровождал Лили и Эдди в их свадебном путешествии в Париж. Лили упомянула об этом лишь однажды, много лет назад, когда Морган был ребенком. Язвительность в ее голосе его расстроила, но он не догадывался почему. А потом лицо матери стало бесстрастным, тема была закрыта и к ней никогда не возвращались. Однако вскоре после смерти отца, еще до того, как Морган смог хорошенько узнать Теда Стритфилда и запомнить его, тот исчез из их жизни, и имя его уже не упоминалось.

Что тут можно сказать? Конечно, Лили он расспрашивать не мог. Это была как бы личная ее печаль, нечто потаенное, куда ему не было доступа. И тем не менее он тревожился – словно некое привидение, запечатанное в конверте, явилось из Индии, чтобы одновременно и приблизить, и отдалить от него его друга.

Масуду он о своих домашних проблемах ничего не сказал. Их жизни уже не были настолько связаны, как прежде. И никогда это не проявлялось так отчетливо, как в тот день, когда, явившись к Морисонам, Морган узнал о предстоящей помолвке Масуда. Ему было горько узнать о ней именно таким путем, хотя письмо от Масуда и пришло через несколько дней. Тот собирался жениться на Зорах, женщине, о которой он говорил, – дочери адвоката, знакомого Моргана по Алигару.