Начальник спасателей открыл глаза и слабо улыбнулся приятелю: свой парень!

—Только как ты будешь хлебать свою живительную влагу? – задорно подмигнул ему радист. – Руки-то перебинтованы.

—Была бы влага… —попытался подмигнуть ему в ответ Трифон, но воспалённые от урагана веки не дали ему продемонстрировать столь дружеский жест. – Ох! – только и сумел выдавить он. – Дай глоточек прямо с фляги.

—Давай. Закрой рот, открой глаза, —пошутил Витя, оборачиваясь и бросая взгляд, чтоб никто не видел. – Хоп! На водички. Как? Нормально?

Трифон глотнул, поперхнулся, запил из пластиковой бутылки с Гришиных рук, откинулся на подушку и… через секунду, образно говоря, стал совсем другим человеком. Пока готовили к отправке других спасателей, Гриша ещё разок успел влить в рот Трифона сто граммов, и когда тот окончательно пришёл в себя, задал ему вполне риторический вопрос:

—Как вас угораздило попасть в буран именно в том месте, откуда вы выходили днём?

—В смысле? – не понял Трифон, благостно чувствуя, как живительное тепло разливается по всему организму. Вот! Вот чего ему не хватало все эти дни! Когда его выбрали начальником спасательной группы, он дал себе зарок не употреблять спиртного до первого спасённого ими полярника, —будь то Якут, Павел, Андрей или сам глава станции «Мирный». Но раз друг угощает – теперь можно. Да и экспедиция прошла, мягко говоря, из рук вон плохо. Ни других не спасли, ни сами не убереглись от обморожения. Могли и застыть навсегда во льдах, если бы не его поднятая рука, флажки, и внезапно, загадочным образом заработавшая рация. Обо всём этом ему вкратце рассказали, когда он попеременно приходил в себя ещё под утро. Теперь можно было нажраться до чёртиков, подумал он. Хуже уже не будет. Профессора не нашли и сами оконфузились по самые, что ни на есть яйца – вид сбоку.

—В смысле? – повторил он. – Как это «именно в том месте»?

—Вы, получается, никуда и не двигались с той загадочной магистрали, которую обнаружили накануне.

Трифон выпучил на него воспалённые глаза.

—Мы вообще-то нашего профессора искали с Павлом, Якутом и Андреем, не забыл?

—Оно-то да, конечно. Но как вы в таком случае могли добраться до дверей в ледяной горе, если не двигались с места?

—Каких дверей?

—Металлических. Огромных. Похожих, по твоим описаниям, на вход в подземный ангар.

Трифон ещё больше выпучил глаза, охнув от боли.

—По «моим описаниям»? – непонимающим взглядом уставился он на радиста. – Как… какие ещё двери?

—Металлические… —упавшим голосом произнёс Гриша. – И гора ледяная…

—Какая, на хрен, гора, Гриша? Ты о чём, вообще?

—Ты же сам по рации передавал…

—Рации не-ра-бо-та-ли! – по слогам процедил сквозь боль Трифон и поморщился. Гриша тут же поднёс к его рту флягу. Сделав глоток и отдышавшись, Трифон поднял палец:

—Рация заработала только один раз, и то кратковременно, пискнув в эфире ровно настолько, чтобы её смогли запеленговать со снегоходов. Так мне рассказали те, кто в них оставался. Они-то нас и обнаружили, благодаря ей. Но мы в тот момент были уже сосульками, и никто из нас не мог её включать. Соображаешь?

—Выходит…

—Выходит, её включил кто-то другой. И этот кто-то был не из нашей команды! На расстоянии восьмидесяти километров в этих льдах не должно было быть ни души… Вот теперь и думай за всякую мистику здесь, во льдах Антарктиды…

В это время подошла Анюта и принялась делать перевязку. Вероника и остальные присматривали за другими обмороженными полярниками. Гриша отошёл в сторону, вздохнул и пробурчал себе под нос:

—Вот. Как, собственно, и предполагалось. Всё вернулось на круги своя, да ещё и с новыми жертвами.

—Что ты там бубнишь сам с собой? – спросила Анюта и укоризненно взглянула на Трифона, заметив горлышко фляги, торчащей из-под одеяла.

—Говорю, что профессора мы уже не найдём, —в голосе радиста чувствовалась безмерная горечь. – Ни Якута, ни Андрея, ни Павла…

Анюта всхлипнула, кивнула и смахнула горькую слезу. Она любила их всех, для неё не существовало исключения в команде.

О Сыне полка в эту минуту никто отчего-то не вспомнил. Однако, отдавая ему должное, стоит заметить, что забавного пингвина ещё не раз будут вспоминать добрым словом наравне с иными членами пропавшей экспедиции. А как иначе? Он тоже был частью команды. Частью коллектива.

Ровно в 9:00 часов утра два самолёта Ан-2 забрали восьмерых обмороженных полярников и улетели к посадочной льдине ледокола «Академик Фёдоров».

Спасательная операция по поиску пропавших геологов закончилась.

Закончилась трагически и печально.

Как покажут последующие события, это будет не последняя история в данном произведении.

А именно…

№ 5.

Якут медленно повернулся с поднятыми руками в ту сторону, откуда донёсся голос, едва не уронив полный и разбухший рюкзак.

Перед ним стоял человек неопределённого возраста, скорее, старик, если можно было так определить по его иссохшей фигуре, запавшим глазам и седым длинным волосам, выбивавшимся из-под шапки-вязанки.

Глаза были живые, но утратившие блеск, щёки впалые, борода взлохмаченная, да к тому же, ещё и пожелтевшая от курения.

Седой старик держал направленный в грудь Якута пистолет системы «Вальтер» и чему-то хитро улыбался.

Одет он был в тёплый свитер и телогрейку, на ногах отчего-то красовались русские валенки – Якут это сразу приметил, хоть и стоял ошалело с открытым ртом, в котором при желании мог бы поместиться товарный вагон грузового состава. В общем, неброский такой дедушка лет семидесяти, если бы не железный крест третьего рейха, висевший на груди под телогрейкой.

—Хэнде хох! – повторил старик.

Отважный оленевод и так замер на месте с высоко поднятыми руками, но пришлось вытянуть их ещё выше. Проклятый рюкзак сковывал все его движения, и он никак не мог показать конвоиру свою полную капитуляцию. А хотелось бы, иначе этот седовласый дед ещё чего доброго пальнёт в него из допотопного пистолета. На Ивана, сына бескрайней тундры никогда раньше не наводили оружия, и он, образно говоря, растерялся: да ещё и этот рюкзак, который вот-вот, сорвав лямки, упадёт на пол с неимоверным грохотом. От неожиданности немец может и выстрелить, а это в планы Якута, ну никак не входило. Ему ещё ужин готовить для товарищей: время-то, уж поди двенадцатый час ночи…

Около минуты они стояли, и молча осматривали друг друга, —не сказать, чтоб с восхищением, но и без особого чувства неприязни.