На затылке у существа торчал еще один нарост. Их и так хватало, они были, как сыпь, по всему телу, но этот больше всего напоминал… Да что ж такое!

– Как грибы, – подсказал Васильев. – Точь-в-точь маслята вместе срослись, даже шляпки видно. Копье дай.

– Да я и сам смогу.

– Копье дай, неслух! Бороду отпустил чуть не до пупа, а старших все слушаться не хочет!

Вот ворчун! Макар протянул ему копье и заметил еще более странную вещь. Руки у Васильева чуть подрагивали, незаметно так, но ощутимо. Что ж такое с ним?

– Отойди, – своим старым и уверенным голосом скомандовал Дед, прямо как тогда. – В сторону, Макар!

Стоп! Так это же он его так оберегает, получается. От дохлого зверя с его странным горбом, чуть меньше крохотных кочанов капусты, выращиваемых Жанной?! Обалдеть.

Копье коснулось нароста, так нежно, как сам Макар должен был в первый раз трогать свою женщину, что так и не случилось в его жизни. Осторожно и ласково, едва-едва, и… нарост шевельнулся в ответ. Слабо, но заметно.

– Сука! – Васильев прикрыл лицо рукой и отодвинулся. – Есть рукавицы запасные?

– Да.

Рукавицы для разделки тюленей и моржей Макар всегда носил в сумке на боку. Прочные, толстые, чтобы руки не ранить. И высокие, по самые локти, с ремешками, чтобы затянуть.

– Давай их мне сюда, а сам иди, найди банку из-под консервов. Желательно побольше, да зачерпни воды. Ашоту эту гадость понесем. И быстрее, Макар, у меня что-то затылок как расстрелял кто.

А ведь верно, так и давит, постреливая редкими всполохами.

– Ружье возьми!

Вовремя.

Макар выбрался на берег, оглядываясь. Да, давно он такого не чуял, чтобы опасаться на полном серьезе неизвестного. Даже пара-тройка умок, превратившихся в чудовищ, добравшихся сюда на льдинах и заставивших потратить почти все боеприпасы, даже они казались чем-то знакомым. Макар тогда первого-то обнаружил раньше, чем сам зверь, задравший и сожравший молодого моржа и переваривавший того в довольной дреме, смог почуять человека. Кровью, жиром и мясом от умки разило чуть ли не на километр. А здесь и сейчас ничего… только явная опасность, пробегавшая по хребту острыми разрядами, как от сломанной два года назад техники Ашота. Той самой, что разглаживала больные мускулы и позвонки Ивана Сергеевича, а самому Макару вернула спину, что продуло напрочь на рыбной ловле.

Точно, именно так и лечил аппарат – одна волна мурашек и покалываний за другой. А тут иначе, не отпускает. Макар замер, оглядывая такой привычный пейзаж. Ну и где ты, сволочь?

Черное и серое, белое и зеленоватое, как старое бутылочное стекло. Камни, еще раз камни, снег вперемешку со льдом. Одно и то же, день за днем, и море за спиной цветового разнообразия не добавляет. Оно тоже, чаще всего, серое, порой белое от шуги и иногда зеленое, в лето, если смотреть с высоты.

Птицы орут в птичнике, мелькают приевшимся черно-белым единым комком, суетятся, тоже чего-то опасаясь. Эти врать не станут, если боятся, то есть чего.

Ковыряться Макару пришлось долго. Найти целую банку на острове, где десяток человек выживает двадцать лет, – еще та задача, учитывая умения самих людей. Любая жестянка идет в ход, ничего не залеживается.

– Я к кладбищу!

– Давай.

Макар побежал, как мог быстро, пусть ногам скользко и разъезжаются, – справится. Бросать старика одного не стоило, что-то тут не так. Не характер Васильева, не упертость, не странное желание притащить Ашоту непонятную херовину. Уйти бы отсюда поскорей. Слишком дорог Макару этот ворчливый одноглазый пердун, давно ставший родственником, пусть и не по крови. Даже наперекор логике, говорившей, что Васильев не вечный, душа не хотела даже думать о его смерти. И уж точно не из-за какой-то неизвестной напасти, приплывшей с моря.

Кладбище было рядом. Самое настоящее, костяное и постоянно смердящее трупной вонью. Почему киты уходили умирать к их острову, никто не понимал. Лет пятнадцать назад, после жуткой инфекции, свалившей всех, Макар первым выбрался на воздух. Три дня даже он лежал в лежку, с ноющими суставами и головой, разрывающейся от боли. Когда он выбрался, на улице стояло местное лето, и немного ошалел. От трупной вони, накатывающей волнами вслед ветру. Через два дня, после того как оклемался Ашот и когда Маша уже твердо стояла на ногах, Макар отправился искать чертову причину стойкого запаха тухлятины. Источник открылся глазам быстро. На берегу, облюбованном всеми местными охотниками за халявой, гнил костяк кита. Именно уже костяк и, с поправкой на усердно работающих зубами и клювами падальщиков, догнивающий. Очистили его быстро, оставив почти полированные кости и огромные ребра на гальке.

Следующий горбач выбросился на каменный пляж через месяц. И пошло-поехало. К запаху все привыкли, да и все же сдувало, но кладбище Макар отыскал бы и с завязанными глазами, идя только на знакомые приторно-сладковатые нотки.

Иногда люди успевали первыми и прямо на берегу, прикатив заранее собранный и высушенный топляк, разводили костер. Зачем? Как – зачем… топить жир. Топить в двух бочках из-под голландской моторной смазки. Жиром забивали все имеющиеся емкости, которые у них иногда воровали наглые песцы-жулики. Может, найдется какая-то.

Макар остановился у границы пляжа, четко выложенной светлыми круглыми каменюгами, крапчатыми, как птичьи яйца. И опять не смог подавить в себе желание поздороваться. С кем? С духами огромных исполинов, оставшихся тут навсегда.

Глупо? Уж как есть, не страннее моржей, вырывающих оборонительные сооружения для лежбища. Да и… Север же. На Севере все иначе, это Макар понял давно, сам по себе и с подачи Семецкого. Тот, как оказалось, любил до войны и перед экспедицией, почитать-запомнить сказки с байками местных народов.

В Седну, Мать Вод, Макар был готов поверить хоть прямо сейчас. А уж перед отправкой на «Енисее», если случится такая, хоть жертву принести, хоть помощи попросить. Что тут говорить о душах исполинов, выбрасывающихся на каменистый пляж его острова-дома?

Ерунда какая-то… Макар выругался, оглядываясь. Что за дурь в голову лезет? Банка где, есть тут банка?! И чуть истерически не рассмеялся, увидев давно забытое.

Ту самую жестянку, которую двадцать лен назад они использовали для приманивания их первого медведя. Они ее тогда еще завалили камнями вместе с барахлом, а когда вернулись, там уже вовсю хозяйничали хитрые песцы. Барахло звери растащили по округе, подрали, обгадили, а банка лежала себе и лежала бы. Только идиоты с пушистыми шубами откатили ту к берегу, а кто-то из молоденьких моржей, уже тогда сильно кучковавшихся тут, решил пробить ее бивнем. Бывает такое? Бывает. Бивень даже обломился, но дело сделал, застряв в жести и выпустив на свободу сколько-то комбижира, явно подпорченного, раз не смерзся.

Макар лично отправил ее в долгий путь по морю. И вот, нате-получите, лежит на бережку и темнеет боком.

Он вскрыл ее полностью, удивившись почти чистой изнанке, оглянулся еще раз, выискивая опасность, и побежал. Побежал как можно быстрее, стараясь успеть, хотя и не понимая – куда и зачем. Ведь подозрения не всегда правильны, а интуиция тоже может подвести. Но Макар бежал, пусть до Деда и странной находки вроде бы всего ничего.