– Ох и балбес ты, Макарушка-дурачок, – Васильев кхекнул, разглядывая хреновину в его руках. – И как мы с тобой ее понесем, учитывая непонятную фиговину, творящуюся вокруг?

– А ты не переживай, пенсионер, – Макар подмигнул, – у меня с собой всегда ремешки и веревка есть.

– Ты смотри, че, прямо Вамирэх, лучший охотник и боец с пещерными львами.

– Кто?!

– О, да я тебя удивил, впору порадоваться. Плети давай свою снасть, говорю, Робинзон Крузо.

Про Робинзона Макар знал хорошо, книги в библиотеке станции были в основном правильные и научные, но и про пережившего кораблекрушение моряка присутствовала. Он ее даже любил и чуть завидовал Робинзону, оказавшемуся посреди тропиков и спокойно каждый год делавшего изюм. Эх!

На раз-два-три сделать не получится, но нужные узлы и натянутые ремни Макар сделал быстро. Жестянка оказалась удобной, особенно если повесить ее за спину.

– Надо будет горло у банки закрыть и примотать, – Васильев нехорошо косился на нарост, снова впавший в спячку. – Придется капюшон отрезать.

– Ну в баню! – возмутился Макар. – Потом его заново пришивай. Мне проще кусок рубахи отрезать. Всяко проще ее сшить, чем капюшон приделать.

Васильев кивнул, соглашаясь, и зачерпнул воды. Взял копье, примерился к грибо-шишке на чудо-тюлене. Макар, как мог быстро, скинул парку и, выправив наружу, резанул рубаху по подолу. Мягкая тонкая кожа подалась быстро.

– Ты посмотри! – Васильев, щурясь, сплюнул. – Натурально, паразит какой-то.

За вырезанным наростом, исчезая в темной плоти, тянулись длинные липкие нити, тонкие и прочные. Порвать их у Деда никак не получалось, пока не накрутил их на острие и не рванул как следует. В жестянку они запихивали эту дрянь вдвоем. Плюхнувшись в воду, шишка с клубком странных щупалец ушла на дно и не отсвечивала.

– Может, черви? – Макар вопросительно глянул на Деда.

– Может, – Васильев оглянулся. – Блядь, что ж так тревожно, а?

Да. Тревога никуда не уходила, прячась в воющих вслед ветру камнях.

– Пошли. Ты первый, я прикрываю, – Васильев, скинув перчатки в воду, туда же отправил копье. – Ну его, в самом деле, на всякий случай. И нож туда же давай.

Макар послушался. Ощущение чьих-то глаз, следящих за ними, не отпускало. И домой они шли как можно быстрее.

Можно ли прятаться на их острове? Если прячущийся, конечно, не лемминг?

Можно, да еще как. Природа старательно дарила своим деткам всякие умения со сноровками, а война подкинула еще больше. Особенно тем, кто приходил с моря, страшным, неожиданным и странным. Как умки, как моржи, как виденные порой косатки, ставшие немного больше, чуть хитрее и слегка умнее. Всех этих отличий хватало, да так, что успевай удивляться. Хорошо, хоть касатки на сушу не стали выбираться, а то совсем крандец.

Серое, черное и белое. И все клятые оттенки этих самых трех цветов, когда серое казалось, по очереди, асфальтом и пылью, черное неожиданно становилось бездонным, а в белое вклинивались зелень, голубизна и розово-красное. И желтое, если белизна вдруг взрывалась подкрадывающимся умкой, весом под тонну, злющим и голодным. На острове, в скудной палитре цветов, запахов и звуков, прятались огромные медведи. Так что думать о неизвестном существе?

Ржавые и умершие не так давно распятия ветряков белели серединами стояков, еще держащимися вертикально. Остальное – краска, ржавчина, нанесенные штормами и высохшие на берегу водоросли дрожали ведьмиными патлами, колыхаясь на ветру. Правый, надломившийся в лютый мороз десять лет назад ветряк чуть кренился, постанывая рваной раной металла. Вой, слышимый метров за триста, Макару все чаще казался голосом его дома. Не родного, но ставшего таким.

Треугольник показался впереди, выглянув из-за скалы. Станция, давно не белая и чистая, а обшитая кожами и законопаченная мхом, со стороны все больше казалась скалой, пусть и правильной формы. Несколько найденных в первый год легких ангаров проросли странноватой смесью мха, лишайника и чего-то, напоминающего вьюнок, скрещенный с карликовой березой. Эта странная порода появилась на острове вместе с танкером, явно приплыв со стороны материка и родившись уже после войны. Там, где металлические конструкции, поставленные для утепления, спрятались под ее ковром, угадать дело рук человеческих казалось невозможным. Валуны, покрылись скудной северной зеленью, не больше, чем ангары. Да и зеленого оказалось маловато, переливаясь серо-желтым, бело-голубым и чистой охрой.

Лишайники с год назад вдруг начали местами становиться сиреневыми, рыжими или красными. Разномастные пятна то появлялись, то пропадали, выпуская каждый день все новые нити разрастающейся плотной бахромы, через неделю превращающейся в наплывы неровных пятен. А еще они выпускали самый настоящий ворс, миллионы тонких упругих нитей, коротких и плотных. Лемминги, раньше употреблявшие лишайники в еду, скоро перестали кучковаться рядом с Треугольником. Белые косточки, иногда видневшиеся на пятнистом рваном ковре, говорили сами за себя.

Сейчас, даже издалека, Макар заприметил красное и оранжевое, растекающееся по ковру, ползущему к правому модулю. И несмотря на скорость и вовсю отдающий в висках и всем теле сумасшедше колотящийся пульс, подумал про огонь. Пора уже наведаться сюда с канистрой и паяльной лампой.

– Я захожу, – Васильев, добравшись до правой лестницы, прячущейся на крыше перехода, потянул ее незаметный конец. Лестница, привязанная к плотной кожаной веревке, скользнула вниз. – Смотри вокруг и подай мне банку.

Все верно, тревога же так и не отпустила. Колола затылок чьим-то незримым и неслышимым присутствием, обтекала со всех сторон явственной ощутимой опасностью. И пока еще не случившейся вонью пролитой крови.

Серое. Черное. Зеленое. Рыжее и красное. Бело-зеленоватое. Серо-черное. Черно-серо-белый крап и немного голубого от льда, виднеющегося в самом низу сползающего на пляж ледяного языка.

– Макар!

Васильев звал его не один раз, это уж точно. Что ж такое?

– Банку давай!

Он передал жестянку, вскарабкался сам и спрыгнул внутрь, точно зная, где лежит капкан на умку, выставленный позавчера, натертый жиром и спрятанный за кусками мха. Васильев торопливо шел к дому. К центральному модулю, мягко пыхающему дымом предвечерней топки. Семецкий сегодня ждал холодной ночи и решил нагреть станцию пожарче.

Холодная ночь. А бывали теплые? Нет. Макар не помнил, как это – потеть от солнца и горячего воздуха. Он знал только одну простую и важную вещь: тепло надо беречь. И плевать, если оно пахнет его собственным потом из-за парки и остальной одежды. Теплый, так живой, точка.

– Это не песец, – констатировал Ашот, глядя на них. – И не умка.

– И не моржи, хотя я бы не удивился, – Семецкий покачал головой, потер щеку машинальным движением, таким привычным с этими его культяпками вместо пальцев. – Все плохо?