На фоне закатных облаков мимо него скользнула какая-то тень. Эврар непроизвольно отметил, что это торговец, который уже был без своего короба. Смутное беспокойство шевельнулось в нем, когда он увидел, как его одинокая фигура растаяла в сумраке среди пустующих сейчас построек аббатства. Однако в тот же миг Эмма втащила в круг танцующих Ги, и Эврар поневоле отвлекся.

Ги несколько растерялся, когда руки девушки легли ему на плечи.

– Я не могу… О, я не умею. Танцы – сатанинское действо…

Он осекся, увидев обиженное выражение на лице своей невесты.

– Ты не желаешь со мной поплясать?

Ги испугался.

– Желаю, ах, страстно желаю!..

Она улыбнулась.

– Тогда пляши же!

Его руки, словно пугаясь, легли в ее ладони, и сердце затрепетало, когда он ощутил их влажный жар. Стараясь делать, как другие, он неловко прыгал, наступал ей на ноги, они столкнулись лбами, но Эмма лишь рассмеялась.

– Я научу тебя, монашек!..

Он удивился, когда неожиданно для себя начал попадать в такт. Пьянящее чувство охватило его. Он ощущал на лице ее дыхание, совсем близко видел, как покачиваются под светлым платьем округлости ее груди. Огненные волосы Эммы то струились позади, то шелковистой сетью окутывали лицо.

– Я не хочу, чтобы ты танцевала с другими! – неожиданно властно проговорил он в перерыве между танцами.

Эмма улыбнулась:

– Я повинуюсь. Ты мой будущий муж, и я обязана слушать тебя.

В доказательство правдивости своих слов она демонстративно повернулась спиной к подошедшему Вульфраду. Когда же сгустились сумерки и влажный вечер спустился в долину, когда у ручья запылал первый костер, наступило время веселой фарандолы. Взявшись за руки, поселяне шли гуськом, напевая и все убыстряя темп, переходя от ритмичных приплясываний к бегу и прыжкам. Заводилой, как обычно, была Эмма. Одна рука ее лежала на поясе, другой она вела за собой Ги, тот держал руку белокурой Сезинанды, за ними следовали брат Серваций и остальные. Полудикие жители лесов тоже были вовлечены в веселый хоровод и, придя в исступление от такого веселья, неистово завывали, заглушая звуки волынок и рожков надрывающихся монахов-музыкантов. Блаженный Ремигий, с разинутым в безумной улыбке ртом, хихикая, хлопал в ладоши и прыгал среди детей.

Поначалу фарандола кружила между костров, затем Эмма повела ее вокруг церкви и далее, между хижин селения. Привязанные собаки исходили лаем. Танцоры, охмелевшие от вина и вдобавок опьяненные весельем, с хохотом, визгом и прыжками, спотыкаясь и падая, вереницей неслись мимо хлевов, перескакивали через ограды, вновь вернулись на луг, где шумело колесо мельницы, обогнули вдоль опушки леса почти всю долину, размыкаясь и вновь соединяясь в цепочку. Когда они закружили среди столов, где все еще длилось пиршество, один из столов опрокинулся, хоровод смешался, образовалась шумная хохочущая толпа монахов, вавассоров, крестьянок, детей и монахинь.

Маленький брат Тилпин, которого еще прежде по подсказке Фулька накачали вином, чтобы не приставал со своими суровыми филиппиками среди столь бурного веселья, и который теперь мирно спал на скамье у поваленного стола, внезапно оказался в центре событий. Он испуганно выбрался из толпы, озираясь вокруг бессмысленными, по-совиному широко открытыми глазами. Сам аббат, все еще раскатисто смеясь, подхватил ученого брата под руку, отвел под стену церкви и бережно уложил там среди лопухов, ласково поглаживая по голове.

Эмма и Ги стояли неподалеку, все еще смеясь и не разъединяя рук. Юноша был благодарен своей невесте за ту благодатную легкость, которая словно переливалась в него. Никогда в жизни ему не приходилось так веселиться. А потом случилось чудо – Эмма прильнула к нему, кротко вздохнув, лицо ее оказалось близко-близко, огромные глаза светились совсем рядом, а влажные губы блестели. Он замер, оглушенный стуком ее сердца, бьющегося у самой его груди, погрузившись в тепло ее волнующе легкого тела. Эмма с вызывающей полуулыбкой снизу вверх смотрела на него, и он, не сознавая, что делает, обнял девушку за талию, ощутив ее податливую хрупкость.

Эмма опустила ресницы, лукавые ямочки обозначились на ее щеках. Она мягко разомкнула его руки и вприпрыжку, как ребенок, побежала к гостям.

– Дядюшка Фульк, а теперь пусть твои воины порадуют нас танцем с мечами!

Эмма уже не смотрела на Ги, стоя подле графа. Тот, смеясь, потрепал ее по щеке. Рядом с широкоплечим Фульком и его рослыми вавассорами она казалась особенно хрупкой. С воинами графа она держалась непринужденно, не дичилась их, как прочие деревенские девушки.

Ги все еще оставался на месте, не в силах успокоить бешеный стук сердца. Заметив брошенный в его сторону быстрый взгляд Эммы, он вдруг ощутил себя безмерно счастливым. Она его невеста, она всегда будет рядом с ним! И ему всегда будет так же хорошо, когда она рядом. Он подумал о ее теле, о ее губах, и все его существо наполнилось нетерпеливым желанием. Ох, скорее бы их соединили у алтаря, скорей бы благословение церкви предало их друг другу!

Ги нисколько не занимала пляска с мечами. В отличие от жителей лесной долины, он часто видывал ее на праздниках в Туре. Сейчас же ему хотелось сделать Эмме какой-нибудь подарок, хоть как-то отблагодарить ее за принесенную радость. Он вспомнил бродячего коробейника и недурную женскую головную повязку среди его вещей. Непременно нужно поднести ее Эмме.

Он довольно долго искал немого парня. Казалось, его рослую фигуру нетрудно заметить в толпе, и тем не менее Ги нигде ее не видел. На лугу уже начался воинственный танец с мечами, когда Ги направился в селение. Здесь было тихо, так как даже полуживые старики сползлись поглядеть на диковинный танец благородных воинов. Свирепо залаяла собака, рванувшись на привязи. В пустом хлеву блеяла коза.

«Не мог же он уйти в лес?» – недоумевал юноша.

За селением в сумерках смутно брезжили очертания притихшего аббатства. В этот вечер даже колокол не звонил, ибо упившиеся и поглощенные праздником монахи запамятовали ударить к вечерне.

«Это скверно», – подумал юноша, на миг остановился, сложил руки и скороговоркой прочитал «Отче наш» и «Верую».

В густеющем сумраке он различил смутный силуэт у палисада аббатства. Решив, что это может оказаться торговец, Ги стал торопливо подниматься по склону. Но, к его разочарованию, это оказался Меченый. Пересекавший его щеку шрам казался черным в полумраке, глаза прятались в провалах глазниц.

– Что ты здесь делаешь, Эврар?

Мелит не ответил, да и Ги особенно не интересовал ответ.

– Ты случайно не видел, куда девался этот лохматый парень с коробом?

Эврар молча кивнул в сторону открытых ворот аббатства. В широком, поросшем травой дворе никого не было. Гремел хор сверчков. Кельтский крест гигантской черной тенью вырезывался на фоне залитого лунным светом (Ги и не заметил, когда из-за деревьев выплыла эта огромная луна) ночного неба. Юноша на миг замер перед символом веры, перекрестился, затем двинулся в глубь монастыря. Обогнув странноприимный дом, он увидел широкий хозяйственный двор, окруженный частоколом. И там, возле вбитых стоймя заостренных бревен, он различил медленно движущуюся тень коробейника.