– Мою любимую, Птичка, о мече и кресте!

Девушка вновь пела, и теперь Ги остался доволен. Никаких языческих демонов, вера в которых смущает умы добрых христиан.

Когда монах в кругу свечи

Воюет с бесом в тьме ночной,

Куют для воинов мечи —

Беречь молящего покой…

Дружинники Фулька, сам граф, от воодушевления вскочивший на скамью, монахи и даже монахини громоподобно подхватывали припев, и Ги раздражали их грубые выкрики и лязг железа, сопровождавший пение.

Крест нам сияет с вышины,

И меч сулит нам правый суд —

Исуса Навина сыны

Христову заповедь несут!

Птичка же пела еще и еще о мощи меча, защищавшего крест. Вспомнила звонкую славу Дюрандаля графа Роланда Жуайеза, клинок великого императора Карла, легендарный Экскалибур короля бритов Артура. Коснулась она и нынешних времен.

И хотя припев гремел все так же мощно и шумное веселье не смолкало, многие лица помрачнели. Девушка пела о норманнах, проклиная их и суля им свидание с адом. Норманны! Зло, обрушившееся на франков за нетвердость в вере, за прозябание в мирской суете. Есть ли грех столь смрадный, чтобы нести за него подобную кару? Едва ли во всей этой толпе нашелся бы хоть один человек, не пострадавший от дьяволов-язычников с севера. Даже весельчак Ирминон сдвинул брови и подпер щеку ладонью.

– Христовы заповеди! Что-то слабеет славное оружие свободных франков, коль язычники уже гонят их с исконных земель. Ну-ка, грозные воины, когда в последний раз вас, как паршивый скот, норманны заставили удирать?

Ратники сердито загалдели. Один молодой и горячий мелит с силой вогнал секиру в стол, крича, что попу, как и бабе, носящей длинную одежду, не пристало судить о победах и поражениях. Тут даже брат Тилпин не выдержал и напомнил пылкому вояке, как канцлер Гуго Аббат бился с норманнами, а епископ парижский Гозлин отстоял город от орд язычников.

Фульк Рыжий наконец оторвался от собственного шлема, из которого лакал вино.

– Грех вам жаловаться, лесные святоши! Ваша обитель лежит в глуши, в стороне от дорог, вот уже сколько лет, как вы живете в мире и достатке. Ишь, рожи отъели, братья-постники! Что вы можете знать о страхе, который царит во всем мире, что понимаете в силе норманнского оружия?

Дувший двумя часами ранее в медную трубу плечистый монах Серваций мрачно заметил:

– Зря вы так говорите, мессир! Многие из нас пришли в Гиларий-в-лесу из Сомюра. Мы помним, как там бесчинствовали демоны с драконьих кораблей, сжигая дома, въезжая в церкви верхом, поднимая на копьях наших детей и насилуя женщин. Тогда все, кто мог ходить, взялись за оружие, но встретили лишь смерть или ярмо плена. Сомюрский епископ, возглавлявший оборону города, был брошен по приказу викинга Герика, прозванного самими норманнами Злым, в пылающее жерло подожженного ими же собора. Куда ни глянь, пылали пожары, валялись трупы, а бродячие псы лакали кровь из луж. Лишь несколько монахов, и я в их числе, успели укрыться в лесах, оставив позади дымящиеся развалины города.

Люди стихли, внимая его рассказу. Многие из них тоже были беженцами из Сомюра и живо помнили события тех дней. Сам брат Серваций пришел в Гиларий-в-лесу словно бешеный бык, и долгое время к нему нельзя было даже подступиться, пока его не приворожила Тетсинда из монастырских литов и не родила ему близнецов. Настоятель смотрел на этот союз сквозь пальцы, ибо Сервацию, травнику и врачевателю, успешно пользовавшему как людей, так и скотину, в обширном монастырском хозяйстве цены не было.

– Храни нас Господь от ярости норманнов! – громко произнес, складывая ладони, преподобный Ирминон, и все, сидевшие за столами, опустившись на колени, принялись молиться. В наступившей тишине жутковато прозвучал дребезжащий смешок блаженного Ремигия.

Граф Фульк вдруг с силой грохнул по столешнице кулаком.

– Клянусь верблюжьим рубищем Иоанна Крестителя, все вы тут в Гиларии такие же дураки, как и этот блаженный. Вы веселитесь как дети, поете, корчуете лес, пашете землю, поете псалмы. Многим ли помогли молитвы в Париже, если бы не славный король Эд? И тем не менее вы отталкиваете мою протянутую руку. Молчи, Ирминон! Твой Гиларий слишком разросся. Сомюр все еще лежит в руинах, корабли норманнов что ни день бороздят Луару, а их лазутчики шныряют по берегам в поисках поживы. Храни вас Бог, но если вы откажетесь от моей защиты и, как прежде, станете хорониться за своим жалким частоколом, вы рано или поздно узнаете, что такое свирепость людей с севера. И это так же верно, как «Отче наш». Ибо как запах меда влечет медведя к лесному дуплу, полному пчел, так запах достатка манит викингов к легкой добыче.

Он замолчал, тяжело дыша. Ирминон хмуро глядел на него.

– А чем ты лучше норманна, Фульк? Ты полагаешь, нам, в глуши лесов, неведомо, как ты сам разоряешь монастыри, которые вверяются твоему попечительству?

Граф Анжуйский гневно затряс косами.

– Откуси себе язык, брюхатый святоша! Я гневаюсь лишь на тех, кто не покоряется моей воле. И ты отлично знаешь, что сам разбойничал, присвоив себе Бертинское угодье. Спрячь свою паршивую ухмылку, если не хочешь, чтобы я до ушей распорол твою пасть!

– Плевок сатаны, пожиратель падали, антихрист! – взревел аббат, грозно сверля очами рыжего Фулька и решительно заворачивая рукава.

В толпе обеспокоенно загудели. Распря между графом и аббатом из-за богатых угодий барона Бертина Сомюрского тянулась уже давно. И сейчас одно упоминание о них могло перерасти, как прежде, в схватку. Крестьян было гораздо больше числом, но за воинами графа была сила оружия.

Тем временем между Фульком и Ирминоном встала высокая тонкая фигура Пипины Анжуйской.

– Во имя самого Спасителя, страдавшего за нас на Кресте, уймитесь оба!

Она взволнованно дышала, когда оба, угрюмо потупясь, сели, повернувшись друг к другу спиной. В этой женщине была какая-то властная, умиротворяющая сила. Однако наблюдавшего за происходящим Ги сейчас больше всего поразило выражение слепой ярости на лице этой обычно спокойной женщины. Она подошла сзади к брату и положила руки на его закованные в броню плечи.

– Скажи, Фульк, скажи во имя самого неба, неужели нет на всей земле франков места, где бы христианин победил норманна? Неужели выветрился из сердец свободных франков отважный дух Хлодвига[80]или великого победителя арабов при Пуатье Карла Мартелла?[81]

Фульк сосредоточенно сопел, теребя рыжую косу.