При таком разделении среди лидеров церкви явление 15 мая предоставило теологическое разрешение вопроса о геноциде. Точная запись слов, приписываемых Богоматери пророчицей Валентиной Ньирамукизой, утрачена. Но это откровение транслировалось в то время по «Радио Руанда», и ряд руандийских священников и журналистов — включая Томаса Камилинди, который услышал ее в «Отель де Миль Коллин», — рассказывали мне, что Дева якобы сказала, будто президент Хабьяримана вместе с нею в раю, и что ее слова широко истолковали пропагандисты как выражение божественной поддержки геноцида.

Епископ Гиконгоро, монсеньор Огюстен Мисаго, который написал книгу о явлениях в Кибехо, рассказывал мне, что предположение Валентины о том, что «убийства тутси одобрены небесами», поразило его как «невозможное — идея, подготовленная политиканами». Но, с другой стороны, идеи, транслируемые церковными лидерами, нередко несли политический оттенок во время убийств. Самого епископа Мисаго часто описывали как сочувствующего «Власти хуту»; он был публично обвинен в том, что чинил тутси препятствия, не давая добраться до убежищ, критиковал тех собратьев из духовенства, которые помогали «тараканам», и просил эмиссара Ватикана, который посетил Руанду в июне 1994 г., сказать папе, чтобы тот «подыскал место для священников-тутси, потому что руандийскому народу они больше не нужны». Более того, 4 мая того года, вскоре после последнего явления Марии в Кибехо, этот епископ сам явился туда с отрядом полицейских и стал успокаивать группу из 90 школьников-тутси (которых держали в плену, готовя к убийству), чтобы те не волновались, потому что полиция их защитит. Три дня спустя полицейские помогали убивать этих детей; 82 из них погибли.

Епископ Мисаго был грузным, величественным мужчиной. Портрет его, одетого так же, как при нашей встрече, — в длинном белом одеянии с пурпурными пуговицами, — висел рядом с гораздо меньшим по размеру портретом папы на стене кабинета, в котором он принял меня в своей епархии. Через считаные минуты после моего прихода разразилась сильнейшая гроза. В комнате потемнело, облачение епископа, казалось, сделалось еще ярче, а голос его поднялся до крика, силясь заглушить громыхание ливня по крыше из гофрированного металлолиста. Казалось, он только рад был кричать во всю глотку. Мой визит не доставил ему ни малейшего удовольствия — ведь я явился без приглашения, принеся с собой блокнот, — и речь его сопровождалась весьма активными жестами, в перерывах между которыми он непрестанно листал маленький карманный календарик, не глядя в него. У него также была неприятная привычка смеяться громким, нервным смехом — «ха-ха-ха!» — всякий раз, когда он упоминал какую-нибудь неловкую ситуацию вроде массового убийства.

— А что я мог сделать? — возмутился он, когда я спросил его о гибели 82 школьников-тутси в Кибехо. Он сказал, что отправился в Кибехо вместе с командующим полицией Гиконгоро и одним офицером разведки, «чтобы выяснить, как восстановить порядок и единство». Сказал, что у него не было иного выбора, кроме как работать с такими представителями власти: — У меня нет своей армии. Что я мог сделать один? Ничего. Это элементарная логика.

По словам епископа, охрану школьников-тутси в Кибехо сочли неадекватной:

— Вывод был таков, что число полицейских нужно увеличить. До того их было пятеро. Теперь же прислали около двадцати. — Он нервно хохотнул и продолжил: — Мы вернулись в Гиконгоро, уверенные, что ситуация изменится к лучшему. К несчастью, оказалось, что среди этих полицейских было несколько сообщников интерахамве. Я никак не мог об этом знать. Эти решения принимались в армии. Так что директор школы поехал в Гиконгоро объяснить ситуацию и попросить, чтобы команду полицейских сменили, а когда вернулся домой, обнаружил, что убийства уже произошли. Понимаете? Ха-ха-ха! Вначале нас неверно информировали, а потом мы уже были бессильны исправить ситуацию. Ну вы ведь тоже взрослый человек и способны судить о том, что нам и в голову не приходило, что кто-то будет убивать детей.

На самом деле мне казалось, что на четвертую неделю геноцида ни одному взрослому человеку в Руанде не могло прийти в голову, что полицейские — надежные защитники для тутси. Епископ настойчиво повторял мысль о своей беспомощности.

— Вы — вы, западные люди, — ушли и бросили нас всех, — возглашал он. — Даже папский нунций и тот уехал 10 апреля. Дело не только в бедном епископе Гиконгоро!

— Но вы все же были влиятельным человеком, — возразил я.

— Нет-нет-нет, — замахал руками епископ, — это иллюзия. — И снова рассмеялся своим нервным смешком. — Когда люди становятся подобны дьяволам, а у вас нет армии, что вы можете сделать? Любые пути были опасны. Так как же я мог влиять? Даже церковь… мы не инопланетяне, которые могут предвидеть события. Мы могли пасть жертвой недостатка информации. Кода человек плохо информирован, он медлит, не зная, какую позицию занять. Вот вы, журналист, когда вы не уверены, то не публикуете материал — вы идете и проверяете его. Эти глобальные обвинения против церкви ненаучны. Это идеологическая пропаганда.

ЕПИСКОП НА САМОМ ДЕЛЕ НЕ ОТРИЦАЛ ТОГО, ЧТО СОВЕРШИЛ В КИБЕХО ГРУБУЮ ОШИБКУ. НО ОН, КАЖЕТСЯ, НЕ СЧИТАЛ ЕЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕМ, и хотя говорил, что ему «стыдно» за то, что он позволил официальной пропаганде обмануть себя, никаких признаков угрызений совести я в его поведении не заметил. Он хотел, чтобы его считали жертвой того же обмана, который привел к убийству 82 детей. По словам епископа, выходило, если я правильно его понял, что он был глубоко невежественным человеком, одураченным демонами. Вполне возможно. Но любопытно то, что он воспринимал мои вопросы о его сделках с этими демонами как нападки на сам институт Римской католической церкви, а когда я действительно спросил его о церкви, его реакцию вряд ли можно было расценить как самозащиту.

— Насколько мне известно, — сказал он, — ни один официальный представитель церкви не делал публичных заявлений о том, что происходящее неприемлемо. Монсеньор Винсент Нсенгиюмва, прежний архиепископ Кигали, — лучший тому пример. Он не делал тайны из своей дружбы с президентом Хабьяриманой. Разумеется, другие епископы и духовные лица этого не одобряли. Но, знаете ли, миряне на Западе очень любят разоблачения с помощью прессы, кино и телевидения, в то время как мы привыкли делать дела тайно и тихо, не бить в барабаны и не трубить в трубы. Выскажись открыто — и кое-кто может сказать, что ты стал еретиком.

Верно, многим руандийцам мысль пойти против «Власти хуту» могла бы показаться ересью. Но епископ Мисаго, похоже, уже сожалел о своей вспышке. Спустя несколько минут он стал оправдываться:

— Я был утомлен, когда вы приехали. Я собирался прилечь. Я немного устал, был немного взволнован, так что это могло сказаться на моих ответах. К тому же вы задаете такие вопросы…

Очевидно, что в плане греховности поступков епископу Мисаго было далеко до отца Венцесласа. И все же меня удивило то, что человек с его репутацией остался в Руанде после геноцида. Ряд священников был арестован за свое поведение в 1994 г., и один чиновник из Министерства юстиции в Кигали сказал мне, что для ареста Мисаго можно было бы найти весьма веские причины. Но, добавил он, «Ватикан слишком силен и слишком злопамятен, чтобы мы вот так вот брали и арестовывали епископов. Неужели вы не слышали о папской непогрешимости?»