Конечно же, есть наглые, ленивые молодые взрослые – такие люди есть везде, во всех возрастных категориях. Но попавшие в мою статистическую выборку больше всего напоминают Амбру, главную героиню моего рассказа о молодых взрослых, – о ней я писала выше.

Однажды, когда я рассказала публике ее историю и упомянула о том, что она уволилась, не зная, что будет делать дальше, оставшись без работы, ко мне обратилась супружеская пара. Они хотели поблагодарить меня. По их словам, они до сих пор не понимали, почему их сын, недавний выпускник медицинского факультета, отказался от выгодного предложения и уехал работать в организацию «Врачи без границ». Он проходил интернатуру у главного врача больницы Сан-Рафаэль, перед ним открывалась перспектива престижной карьеры… Действительно ли так уж необходимо было ехать работать в лагеря беженцев? Они начали понимать: с их точки зрения, вероятно, нет. Однако, учитывая модели, на которых они выросли, им больше нечему было научить своего сына…

Мы должны поступать так, как скажут они

Истории Федерики, Эрики, Стефано, Джакомо, Иларии, Азии и Джиневры заслуживают особого внимания. Они обращают наш взгляд на ряд аспектов, которые повторяются часто и чьи следы я вижу повсюду – не только в хрониках моих клиентов.

Разрыв между молодыми взрослыми и старшим поколением в отношении профессиональных обязательств их детей возникает и все время усиливается прежде всего из-за снобизма, свойственного многим родителям, – независимо от того, к какому социальному классу они принадлежат. Про этих молодых людей принято говорить, что они в своем большинстве капризны и не хотят напрягаться. Но я считаю, что нам, взрослым, следует собраться вместе за одним столом и поговорить о детях, которые c радостью согласились бы на любую работу, но их маму (или кого-то еще) это не устраивает: мол, она не затем рожала в муках ребенка, чтобы он потом захотел пойти в официанты/кассиры/инженеры или мечтал открыть кондитерскую.

Сегодняшние родители – вооруженные суждением дискриминаторы и поборники успеха, измеряемого престижем, деньгами и символами статуса, – указывают ребенку, как ему лучше поступить. Зачастую они делают это с обезоруживающим изяществом, игнорируя волю, желания, устремления и таланты человека, который, повзрослев, продолжает восприниматься ими как продолжение их самих.

Современные семьи принимают в штыки, если ребенок осмеливается делать свой выбор в жизни как ребенок своего времени, а не как чадо своих родителей. Многие отцы и матери, видя, что сыновья и дочери похожи на них меньше, чем ожидалось, – например, когда дети принимают собственные решения, – воспринимают это как болезненный удар по своему нарциссизму.

Следовательно, каким бы абсурдным и противным природе это ни казалось, молодые взрослые нередко воспринимают дом как место, неблагоприятное для своего развития. Родители удушающе и очень жестко контролируют их, используя оружие дежурных фраз и естественного права старшинства. Пребывая в убеждении, что такой подход сработает, родители торжественно произносят: «Я твой отец, послушай меня, я через это прошел» или «Конечно, я волнуюсь, я же твоя мать», словно это безобидные заявления, без которых они не могут существовать.

Ребенок сначала попадается на этот крючок, ведь ему было сказано, что он сможет по-настоящему понять, как следует поступать в жизни, когда, в свою очередь, произведет на свет новую жизнь. Однако, учитывая высокую вероятность, что этого никогда не произойдет, возможно, он так и будет обречен слепо доверять родителям. Он так и не поймет, в чем заключался их недостижимый для него опыт. А правда в том, что родители всего лишь упражнялись в контроле, в попытках лишить ребенка свободы, не замечая, что модели, которые работали в их случае, потеряли актуальность.

Жесткая позиция отцов, которые считают, что мы должны поступать так, как скажут они, потому что у них больше опыта, на самом деле – защитная реакция. Она ограждает их от мысли, что они допустили в своей жизни большую ошибку и теперь хотели бы, чтобы все поступали как они, чтобы не пришлось возвращаться и пересматривать свои действия.

Матери беспокоятся и считают, что тем самым доказывают родительские чувства. Но на самом деле за беспокойством скрываются тревожные и, возможно, даже депрессивные женщины, которым свойственно беспокоиться по любому поводу. Если приглядеться повнимательнее, обнаружится: они уже были тревожными задолго до появления у них ребенка. Многие матери, как написала мне недавно журналистка Барбара Стефанелли, из-за синдрома пустого гнезда испытывают боль такой силы, какую человек может встретить только на пороге бездны. Другие назло дочерям отказываются заботиться о них и сами строят из себя девочек, требующих внимания. Бывают еще матери сыновей, которые, напротив, не отступают ни на дюйм и даже увеличивают степень заботы, продолжая пережевывать червяка перед тем, как поместить его в рот своему некогда ребенку, когда тому уже стукнуло тридцать. И тот проглатывает этого червяка, пусть он у него уже и не переварится.

Затем мы встречаем копии таких же не до конца зрелых родителей на работе. Людей, которые предлагают уловки, находят обходные пути, продвигают собственные интересы, незыблемо утвердившись на своих должностях. Начальников, которые точно так же стремятся к контролю, не столько ради собственного удобства, а чтобы еще сильнее подчеркнуть зависимое положение подчиненных. Они распространители клише, стереотипов, изречений, суждений, мыслей, украденных у других и застрявших внутри как придется.

Они не плохие люди, и даже не все именно таковы. Но все же их немало, и они придерживаются опасного убеждения, что в свое время получили прекрасное образование и воспитание (что неправда), и теперь им сложно начинать все – или почти все – сначала.

Будущее – это все новое

Жить здесь и сейчас

Моя дочь Дельфина, которой скоро исполнится восемь лет, однажды за обедом сказала: «Будущее – это все новое».

Юваль Ной Харари после глобального успеха книги «Sapiens: Краткая история человечества» пишет в ее продолжении «Homo Deus. Краткая история будущего», что будущее человечества включает (если говорить о новом) следующее. Во-первых, завершится процесс обожествления людей, которые будут все больше стремиться стать бессмертными, сражаясь с болезнями и старостью. Во-вторых, достижение максимальной степени счастья будет признано высшей целью нашей жизни, которая теперь осталась единственно нам доступной: раз в вечную жизнь мы уже не верим, имеет смысл жить только здесь и сейчас, в режиме максимального удовольствия.

Иными словами, Харари говорит о том, что будущее исчезнет и станет вечным настоящим.

В 2017 году, когда в Италии вышел перевод второй работы Харари, физик Карло Ровелли[58] опубликовал книгу «Срок времени»[59]. В ней он говорит о тайне, присущей концепции времени, и эволюции физических теорий о ней, вплоть до ее… исчезновения. Автор приходит к выводу, что прошлое и будущее больше не являются крайними точками хронологического континуума, как было принято считать, двумя кусками хлеба с начинкой из настоящего посередине, потому что настоящее с точки зрения физики рассеивается и исчезает. Фьють.

Я спрашиваю себя: не являются ли мои (впрочем, почему же мои… наши!) затруднения в отношении любой картины будущего вполне оправданными? Ведь будущее не просто глагольное время. Необходимость размышлять о будущем обязывает в первую очередь уточнить понятие, которое мы рассматриваем. Скажу так: моя профессия – психотерапевт, и я заявляю, что в психологии будущее не только существует – в моей профессии оно является основополагающим понятием. Мы не сможем работать над проблемами людей, если не будем твердо верить в будущее, которое не только обитель надежды, но и то, чем мы станем.

Размышляя о себе и своем опыте, думаю, не покривлю душой, сказав, что впервые я столкнулась с будущим, когда была примерно ровесницей дочери. Моя любимая бабушка по материнской линии подарила мне и Кьяре, моей двоюродной сестре, по соломенной шляпке, которые, на мой детский вкус, показались мне очень элегантными, более подходящими для юной девушки, чем для маленькой девочки. И я, надевая эту шляпку, проецировала на экран своего воображения образ будущей меня в девятнадцать-двадцать лет (для девочки восьми