Он почти час болтался под дверью, набираясь смелости, чтобы войти. Разумеется, он каждый день видел Катарину в школе, но тут было другое. Сегодня он собирался задать деликатный вопрос – хотя при одной только мысли об этом обмирал от ужаса. Петер долго раздумывал, не поговорить ли на перемене в коридоре, но там всегда могли помешать знакомые ребята, и поэтому он решил, что магазин для его целей – место самое подходящее.

Войдя наконец, он увидел, что Катарина ставит на полку блокноты в кожаных обложках, и, когда она обернулась, у него в животе что-то привычно сжалось от волнения и страсти. Он отчаянно хотел ей нравиться – и боялся, что этого никогда не будет, ведь едва увидев, кто стоит на пороге, она помрачнела и, не сказав ни слова, вернулась к своему занятию.

– Добрый день, Катарина, – приветствовал он.

– Здравствуй, Петер, – ответила она, не оборачиваясь.

– Сегодня прекрасный день, – продолжал он. – Правда, Берхтесгаден сейчас невероятно красив? Хотя ты, конечно, красива в любое время года. – Он замер и потряс головой, чувствуя, как краснота ползет по шее к щекам. – В смысле, город красив в любое время года. Это очень красивое место. Всегда, когда я здесь, в Берхтесгадене, меня потрясает его… его…

– Красота? – предположила Катарина. Она разместила на полке последний кожаный блокнот и повернулась к Петеру, лицо у нее было отчужденное.

– Да. – Он упал духом. Так старательно готовился к разговору, а все вмиг пошло наперекосяк.

– Ты что-то хотел, Петер?

– Да, пожалуйста – мне нужны перья для авторучки и чернила.

– Какие именно? – Катарина направилась к шкафу со стеклянными дверцами.

– Самые лучшие. Это же для самого Фюрера, для Адольфа Гитлера!

– Да, разумеется. – Казалось, она специально демонстрирует свое глубочайшее безразличие. – Ты живешь у Фюрера в Бергхофе. Но только говори об этом почаще, чтобы никто, упаси господь, не позабыл.

Петер недоуменно насупил брови. Ее слова его удивили: он вроде и так не редко упоминает об этом? Порой ему даже казалось, что, возможно, так часто и не стоило бы.

– Так или иначе, я не про качество, – сказала Катарина. – Я про тип перьев. Бывают тонкие, средние, широкие. Или, если нужно что-то особенное, можно попробовать тонкие мягкие. Или есть еще «Фалькон». Или «Сатаб». Или «Корс». Или…

– Средние, – перебил Петер, который не любил выглядеть невеждой и решил, что такой вариант самый безопасный.

Она открыла деревянную коробку и взглянула на Петера:

– Сколько?

– Полдюжины.

Она кивнула и начала отсчитывать, а Петер оперся на прилавок, изображая непринужденность.

– Ты не мог бы не касаться стекла? – попросила Катарина. – А то я тут буквально пару минут назад протерла.

– Да, конечно, прости. – Он выпрямился. – Но, знаешь, руки у меня всегда чистые. Ведь я не кто-нибудь, а важный представитель «Гитлерюгенд». К личной гигиене у нас требования очень высокие.

– Постой-ка. – Катарина перестала отсчитывать перья и уставилась на него так, словно он принес ей благую весть. – Ты состоишь в «Гитлерюгенд»? Правда?

– Ну да, – недоуменно ответил он. – Ты каждый день видишь меня в школе в форме.

– Ой, Петер, – вздохнула она, качая головой.

– Но ты же знаешь, что я давным-давно в «Гитлерюгенд»! – вскричал он с досадой.

– Петер, – Катарина широко развела руками, показывая великое множество ручек и баночек в шкафу со стеклянными дверцами, – ты, кажется, просил чернила?

– Чернила?

– Да, ты говорил, что тебе нужны чернила.

– Ах да, конечно, – опомнился Петер. – Шесть баночек, пожалуйста.

– Какого цвета?

– Четыре черных и две красных.

Над дверью звякнул колокольчик; Петер обернулся. Вошел мужчина с тремя большими коробками. Катарина расписалась за товар, причем с посторонним мужчиной разговаривала намного дружелюбнее, чем с человеком, хорошо ей знакомым.

– Новые перья? – поинтересовался Петер, когда они снова остались одни, отчаянно пытаясь поддержать разговор. Оказывалось, что разговоры с девочками – наука сложная, куда сложнее, чем он думал.

– И бумага. И прочее.

– А нет никого, кто мог бы вам с этим помогать? – спросил он, наблюдая, как она относит коробки в угол и аккуратно составляет их там в стопку.

– Раньше был, точнее, была, – спокойно ответила Катарина, глядя ему прямо в глаза. – Когда-то у нас работала одна очень милая дама, ее звали Рут. Почти двадцать лет работала, если точно. Она была мне как вторая мать. Но ее с нами больше нет.

– Нет? – переспросил Петер. У него возникло чувство, будто его заманивают в ловушку. – А почему, что с ней случилось?

– Как знать? – сказала Катарина. – Ее забрали. И ее мужа тоже. И троих детей. И жену ее сына. И их двух деток. И с тех пор мы о них ничего не слышали. Рут любила авторучки с тонкими мягкими перьями. Но, если вдуматься, она была женщина изысканная, с хорошим вкусом. В отличие от некоторых.

Петер отвернулся к окну. Его бесило, что она обращается с ним так пренебрежительно, но и тянуло к ней неудержимо. В классе перед ним сидел один парень, Франц, и он недавно начал дружить с Гретхен Баффрил; всю прошлую неделю народ так и гудел про то, что они целовались на большой перемене. А Мартин Рензинг с месяц назад пригласил Ленье Халле на свадьбу своей старшей сестры, и по школе ходила фотография, где они под конец празднества танцуют и держатся за руки. Спрашивается, как Францу и Мартину это удалось и зачем Катарина все усложняет? Даже сейчас, глядя в окно, Петер видел незнакомых мальчика и девочку примерно их с Катариной возраста, они шли рядом и над чем-то смеялись. Мальчик присел на корточки и, чтобы позабавить подругу, изображал обезьяну, девочка хохотала. Чувствовалось, что им легко друг с другом. Петер не мог и представить, каково это, и его взяла досада.

– Евреи. – Он будто выплюнул это слово, обернувшись к Катарине. – В смысле, ваша Рут и ее семейка. Евреи, да?

– Да, – ответила Катарина, наклоняясь вперед. Верхняя пуговица на ее блузке почти расстегнулась, и Петер понял, что готов стоять и смотреть на это бесконечно, призывая легкий ветерок, который распахнул бы блузку, а весь мир вокруг пусть замрет в безмолвии и неподвижности.

– Ты хочешь побывать в Бергхофе? – спросил он чуть погодя, поднимая глаза и стараясь не помнить о ее грубости.

Она уставилась на него удивленно:

– Что?

– Я потому спрашиваю, что в эти выходные у нас праздник. День рождения фройляйн Браун, близкой подруги Фюрера. Приедет много важных людей. Вот я и подумал: вдруг тебе хочется ненадолго вырваться из повседневной рутины и взглянуть на это волнующее и грандиозное событие?