Квартира была недалеко, но Петер брел медленно – боялся того, как его примут. Он не знал, захочет ли Аншель слушать историю его жизни, стерпит ли это все, но понимал, что попытаться обязан. Он первый перестал отвечать на письма, он вычеркнул Аншеля из друзей, он потребовал ему не писать. Петер постучал в дверь, сильно сомневаясь, что его вспомнят.

Разумеется, я вспомнил его сразу.

Обычно я не люблю, когда меня отрывают от работы. Писать книгу не так-то просто, здесь необходимо время и терпение, и даже минутная помеха способна сбить с мысли, тогда насмарку все, что было плодом долгих размышлений. В тот день я трудился над одной очень важной сценой и взбесился, что меня прерывают, но уже через секунду я узнал человека, который стоял на пороге и смотрел на меня. Прошли годы – не слишком милосердные к нам обоим, – но я узнал бы его повсюду.

Пьеро, показал я, сложив пальцы в символ собаки, доброй и верной; так я окрестил его в детстве.

Аншель, ответил он знаком лисы.

Мы целую вечность глядели друг на друга, а затем я шагнул назад и распахнул дверь, приглашая его войти. В кабинете он сел напротив меня и стал рассматривать фотографии на стенах. Тут была моя мама, от которой я спрятался, когда солдаты согнали в кучу всех евреев с нашей улицы, и которую в последний раз видел, когда ее запихивали в грузовик вместе со многими нашими соседями. Был и Д’Артаньян, его пес, мой пес; этот песик хотел загрызть фашиста, схватившего маму, и был застрелен за свой героизм. Была и семья, приютившая меня и спрятавшая. И даже, несмотря на невероятные сложности, выдавшая меня за собственного ребенка.

Мой гость долго ничего не говорил, и я решил дождаться, когда он соберется с духом. Наконец он признался, что хочет рассказать мне одну историю. Историю мальчика, который родился добрым и честным, но которого испортила тяга к власти. Этот мальчик совершил преступления и будет страшно раскаиваться до конца дней; он погубил людей, любивших его, и, пусть не своими руками, убил тех, от кого не видел ничего кроме добра; он пожертвовал даже собственным именем и теперь потратит, наверное, всю жизнь, пытаясь снова заслужить право его носить. А в целом это история мужчины, который надеется хоть как-то исправить то, что он совершил, и который навсегда запомнил слова служанки Герты: «Главное, никогда не говори “я не знал”. Вот это уж точно будет преступление хуже некуда».

Помнишь, как мы были детьми? – спросил он. – Я тоже хотел рассказывать истории, но не мог их записать. У меня были мысли, но только ты умел подобрать слова. И говорил, что хотя это написал ты, но рассказ все равно мой.

Помню, – сказал я.

А нельзя нам опять стать детьми, а?

Я покачал головой и улыбнулся.

Вряд ли, слишком много всего произошло. Но ты, безусловно, можешь рассказать мне все, что случилось после твоего отъезда из Парижа. А там посмотрим.

Это очень долгая история, – предупредил Пьеро, – и когда ты ее выслушаешь, то, скорее всего, запрезираешь меня или даже захочешь убить, но я все равно расскажу, а уж ты дальше делай что хочешь. Может, ты напишешь об этом книгу. А может, постараешься скорее обо всем забыть.

Я прошел к письменному столу и отодвинул в сторону свой роман. Ведь это, в конце концов, полная ерунда в сравнении с историей Пьеро; к роману я всегда смогу вернуться потом, когда выслушаю все, что он решит поведать.

Я достал из шкафа чистый блокнот, взял авторучку, повернулся к своему старому другу и единственным данным мне голосом – моими руками – сказал три простых слова, которые, я знал, он поймет.

Ну что, начнем?