Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Нет. Ведь вы добрая.
Леди Изольда села с ней за колонной, где их не было видно, и принялась расспрашивать её о Магнусе и их жизни.
— Я люблю Магнуса, — сказала Эльза. — И вы должны любить его.
Леди Изольда слегка покраснела.
— Но он, может быть, не желает этого?
— Как он может этого не желать? Вы такая добрая и прекрасная. Обещайте мне, что вы будете его любить. Обещайте!
Щёки девушки разгорелись от необычайных усилий говорить связно, она сильно волновалась. Леди Изольда не знала, что сказать ей. Но как раз в этот момент явилась фрау Штейн и выручила её. Она рассыпалась в извинениях и в благодарностях.
— Очень рада, что мне удалось успокоить её. Мы теперь будем друзьями, Эльза? Не так ли?
Но в присутствии матери девушка опять стала робкой.
Чтобы ободрить её, леди Изольда сорвала ещё несколько цветов и вколола их ей в волосы. Эльза вскрикнула от восторга, а её мать стояла с разинутым ртом, удивляясь, какая блажь приходит иногда в голову знатным дамам. Сняв своё великолепное шёлковое покрывало, затканное золотыми нитями, леди Изольда накинула его на голову Эльзы.
— Это для того, чтобы капюшон не измял цветов, — сказала она.
ГЛАВА VII
Иллюзия весны
Прошёл апрель. Собор был распущен. Многие из его членов уже собирались ехать домой. Вместе с ними рассеивались и надежды, которые они принесли с собой издалека и которые в течение четырёх лет держались в монастыре, где заседал собор. Вместо них подходила весна. Правда, в мрачный город вступил пока её авангард с его неизбежными бурями и дождями и обманчивыми лучами солнца. Много почек, неосторожно распустившихся, погибло от несвоевременных заморозков. Но всё это наконец миновало. Теперь солнце ярко сияло в безоблачном голубом небе. Торжественно-печальные лики святых, изображённые на окнах собора, пророки, спокойно смотревшие всю зиму вниз на грешников у их ног, теперь преобразились и сияли необыкновенным блеском, как будто они вновь обрели веру и в свою миссию, и в свою силу. Золотые буквы надписей, украшавших собор, казавшиеся зимой полустёртыми, теперь победоносно выступали из мрака, и народ со страхом и обновлённой верой мог прочесть: Resurgeremus.
За городскими воротами зелень уже распускалась, и кусты и деревья словно по уговору вдруг покрылись почками. Сердца людей бились как-то необычайно. Мужчины и женщины приобретали друг для друга особую прелесть. Они смотрели друг на друга и находили в себе вещи, о которых и не мечтали.
Полуденное солнце ярко освещало стены гостиницы «Лебедь», бросая горячие лучи в окна леди Изольды, которая с марта изволила переселиться сюда. Золотой поток лучей бежал по ярко натёртому полу прямо к креслу, в котором она сидела, и лобызал её ноги. И, не смея идти дальше, отблески лучей освещали даже самые тёмные уголки комнаты.
Леди Изольда, прекрасная и сияющая, сидела в тёмном кожаном кресле. Её рыжеватые волосы, покрывавшие её как будто короной, казалось, светились сами. Напротив неё сидел кардинал Бранкаччьо.
Глядя на это прекрасное лицо и не замечая или не желая замечать холодного презрения, которое отражалось на нём, он спросил:
— Итак, вы отвергаете моё предложение?
Её лицо приняло ещё более презрительное выражение, но он всё ещё не замечал этого.
— Да, — отвечала она, смотря не на него, а в окно, откуда через цветы на подоконнике виднелась полоска голубого неба. — Слова, исходящие от вас, кажутся мне оскорбительными. Вы скажете, что я не имею права обижаться. К несчастью, моя история, как известно, сплетается с историей моей великой страны.
В её голосе и манерах было что-то такое, что давно охладило бы пыл любого человека. Но дать отпор кардиналу было не легко.
— Может быть, вы влюблены в кого-нибудь, прелестная леди? — спросил он.
Тихая комната огласилась ироническим смехом.
— Только не в вас, кардинал.
— Может быть, в нашего общего друга, Магнуса Штейна, секретаря доброго города Констанца и реформатора всего мира?
— Если б это было так, — отвечала она с насмешкой, — то неужели я избрала бы вас в поверенные?
— Знаете, вы с ним не пара. Вы умны, а он глупец.
— Что такое ум? — задумчиво спросила она, как бы забывая о присутствии кардинала. — Кто умён — те ли, кто переплывает речку, чтобы потом отдохнуть час-другой, или те, кто борется с могучим течением, чтобы испытать чувство свободы и величия?
— Я вижу, что наш общий друг приобрёл себе поклонницу, — насмешливо сказал кардинал. — Позвольте предостеречь вас от пути, который, несомненно, ведёт к тому или другому мученичеству. Об этом хорошо говорить, но испытывать это не очень приятно. Когда дело дойдёт до этого, то и наш друг запоёт другую песню. Боль делает чудеса. Сам Христос на кресте уступил плоти, — прибавил он цинично.
— Не богохульствуйте!
Леди Изольда как-то странно посмотрела на кардинала.
— Ни ваша семья, ни ваш народ не славились верою и высокими идеалами. Говорят, ваш дядя однажды открыто осмеял архиепископа миланского за то, что тот верил в воскресение мёртвых.
Это действительно было. Неаполитанцы славились своим неверием по всей Европе, и среди них в особенности дядя кардинала, низложенный папа Иоанн XXIII.
— Верно, — с тихим смехом отвечал кардинал, как будто это воспоминание доставляло ему удовольствие. — Эго было после коронации в садах Ватикана. Я стоял за кустом и был свидетелем этой сцены. Архиепископ распространялся насчёт воскресения, ему как будто хотелось произвести хорошее впечатление на моего дядю, но тот спросил его: «Ты веришь в воскресение мёртвых?» — «Конечно», — отвечал архиепископ. «Тu sei unа bestia» (ты осёл), — промолвил папа и повернулся к нему спиной.
— Вы надоели мне, — отвечала леди Изольда, вставая. — Нам не о чем говорить с вами.
Кардинал продолжал, однако, сидеть.
Леди Изольда взглянула на него с высокомерным презрением и, подняв брови, заговорила вновь:
— Мне очень неприятно, но я должна показать вам дверь. Я была слишком терпелива с вами.
Кардинал, однако, и не думал вставать. Только в глазах У него засветился какой-то огонёк.
— Это ваше последнее слово, мадонна? — спросил он.
— Да. Не вздумайте пугать меня, — промолвила она в ответ на брошенный им взгляд. — У