Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Якимчу не надо было уговаривать: тряся головой и пуская слюни, он бросился к указанной ладье, словно молодой жеребчик, чуть не сбив на ходу ладейную охрану и гребцов, которых как раз в это время позвали к костру хлебать ушицу. Те и пошли, радостные, не хуже Якимчи, да и слюней у каждого во рту было не меньше. Ушица — она и есть ушица. А если еще и с осетринкой — ух, объеденье!
В середине ладьи, в небольшой клетке, сколоченной лично Истомой, под накинутым покрывалом сидела в полудреме несчастная Ладислава. Исхудавшая, еще больше загоревшая, но от этого ставшая лишь еще красивее, девушка грустно смотрела прямо перед собой и молила богиню Мокошь об избавлении. Так и виделось — на белом коне выезжает на берег прекрасный юноша-витязь — тот самый молодой варяжский ярл. Вытащив из ножен меч, одним ударом разгоняет врагов, по колено в воде идет к ладье, разбивает клетку, берет ее, Ладиславу, на руки и несет, сжимая в крепких объятиях, навстречу неуловимо прекрасному будущему. Ладислава сама тут же и посмеялась над собственными мыслями, она вовсе не была дурой, а первый испуг уже прошел, оставив лишь какую-то смурную отрешенность — будь что будет, всё равно сейчас, в данный момент, ничего не изменить. А дальше — там видно будет. Ладислава вовсе не собиралась смириться со своей участью, но понимала, что здесь вряд ли удастся сбежать, ну а потом — кто знает? Перед хозяином же — плюгавым мерзавцем Истомой — демонстрировала полную покорность. Ловила на себе похотливые взгляды и знала — только он, Истома Мозгляк, один ей тут опора и защита. Вернее, не сам он, а его меркантильные интересы. Если б не это — давно бы уж ее обесчестили, а так… еще поживем. Что это?
Ладислава прислушалась. Со стороны берега раздавался мерный всплеск, словно кто-то шел прямо по воде… А ведь и в самом деле — шел!
Девушка приникла к деревянным кольям решетки. В свете звезд шел прямо к ладье высоченный мужик с не по размеру маленькой головой. Вот он остановился, всмотрелся в ладью… что-то замычал. Ладислава отпрянула, увидев в призрачном свете звезд уродливое лицо, мокрый рот с тоненькой нитью слюны, выпученные от вожделения глазки. Это был не человек, а какое-то водяное чудовище. С довольным воплем чудовище взобралось в ладью и вмиг переломило решетку, словно тонкие прутики…
Удовлетворенно кивнув, Альв Кошачий Глаз быстро пошел от реки к кострам, по дороге спрашивая у каждого встречного, не видали ли они Якимчу, раба старого Хакона.
— Сбежал, видно, этот Якимча! — жаловался на ходу Альв. — Послал его колья рубить, а он и сбежал. Нет, я всегда говорил, что он хитрый, а Хакон не верил. Эй, Хакон! Невольник-то твой сбежал! Делся неведомо куда. Эй, слуги, сходите-ка поищите! Да не к ладьям идите, к лесу. В ладьях уж после поищете.
А в этот момент, проникнув в клетку, Якимча схватил Ладиславу левой рукой за горло, правой же вмиг сорвал одежду и, вожделенно урча, принялся тискать грудь. Девушка захрипела, теряя сознание… и вдруг неожиданно почувствовала, как хватка ослабла, а огромный мужик… скорее, парень… с маленькой головой и мощным телом, по-детски ойкнув, медленно повалился ей под ноги. В шее его торчала рукоять ножа.
— Цела, девка? — На борт ладьи ловко взобрался Истома Мозгляк.
Ладислава кивнула, изображая тупую покорность. С берега к ладьям неслись вооруженные слуги…
— Ну и раба ты себе купил, Хакон, — сидя в шатре, укорял старого варяга Истома. — Не появись я вовремя, ведь снасильничал бы девку, оставив меня без навара. Кому платить бы пришлось, а, Хакон?
Хакон угрюмо отмалчивался. Знал: в том, что натворит раб, виноват не сам невольник, а его хозяин. Зачем плохо смотрит за своей собственностью?
— Это был очень хитрый и коварный раб, — заметил сидящий тут же, в шатре, Альв Кошачий Глаз. — Зря ты, Истома, упрекаешь Хакона. Он и сам еще до конца не распознал, что за вещь ему подсунули на рынке Булгара. В общем, хорошо еще — всё вот так удачно кончилось. Правда, Хакон лишился раба, но это небольшая потеря по сравнению с тем, что могло быть. Тут мой друг Истома прав — платить за поступок раба пришлось бы тебе, Хакон. Так давайте же подождем Лейва и выпьем за удачу.
Альв устало прикрыл глаза. За удачу и в самом деле стоило сегодня выпить. Чтоб она была. А ведь как ловко было задумано: глупый невольник якобы по своей воле насилует красивую невольницу, потом его за это казнят, а потерявшую невинность рабыню можно было б использовать по прямому назначению, всё равно ценность невелика. Вот и использовали бы. Сначала наверняка сам Истома, затем уступил бы Альву с Лейвом. А может, не уступил бы, может, проиграл бы в кости, всякое бывает. Так-то он эту рабыню на кон не ставил, осторожен был, берег. Знал — та того стоит. А вот ежели б была потеряна девственность, тогда… тогда б другой разговор был. Что ж, не удалось, так не удалось. Скоро Итиль. А мало ли в Итиле на людских рынках молодых да красивых девок? Не девственниц, разумеется, а таких… за сходную цену. Альв Кошачий Глаз распахнул полог шатра и, вдохнув полной грудью холодный ночной воздух, вполне философски взглянул на звездное небо.
Еще на выжженных полянах,
Вблизи низинных родников
Виднелись груды трупов странных…
Николай Заболоцкий. «Рубрук в Монголии»
По смолистому стволу сосны шустро скользнула вниз белка, маленькая, рыжевато-серая, с длинным пушистым хвостом. Встав на задние лапы, посмотрела на горящий костер, затем — вопросительно — на сидевших вокруг костра людей. Не перепадет ли от них что съедобное? Хоть уже и осень, и в лесу полно вкусных орехов, и сделаны запасы на зиму, а вот ведь всё мало. Маленький зверек белка, но жадный. И вредный — до чрезвычайности. Одно слово — грызун. Такой же, как полевая мышь или крыса, только что мех у белки пушистый, да и то не летом, а зимой. А поскольку до зимы еще далеко, то и стрелу на белку тратить зазорно. Снорри почесал за ухом, нагнулся и швырнул в зверька первый попавшийся под руку камень. Белка ловко уклонилась и проворно юркнула в буровато-красные заросли высоких папоротников. Только пушистый хвост мелькнул. Устыдившись своего ребячества — как-никак восемнадцать годков уже, — Снорри исподтишка осмотрелся — нет, вроде никто не заметил его дурацкого поступка, все — Хельги-ярл, послушник Никифор (бывший раб Трэль), Радимир, Ирландец — молча хлебали аппетитное дымящееся варево. За ними, ближе к ладьям, горели костры гребцов и слуг.
Хазарский купец Вергел к вечеру почувствовал себя не очень хорошо и залег пораньше в шатер, выпив на сон грядущий горького отвара из сушеных трав. Отвар тот, как хвастал Вергел, помогал ему ото всех болезней. Ну, а раз не было у костра Вергела — не было и Халисы, и Имата. Халиса скучала в своем шатре в одиночестве, коря себя — вот же, дура, не догадалась взять с собой служанку или подыскать по пути какую-нибудь сметливую рабыню.
Имат тем временем, исполняя важное поручение купца, тщательно подсчитывал оставшиеся товары. Через три дня — Итиль-город, стольный град великого кагана хазар. Дом. А что толку в таком доме? Кто он, собственно говоря, такой, Имат? Честно признать, человечишка роду незнатного, к знати-тарханам не принадлежащего, бедного. Даже, стыдно сказать, до сих пор еще не принял Имат иудейскую веру, которую каган считал исконно своей, а многие хазарские орды — особенно в степях, далеко от Итиля — вовсе и не признавали, оставаясь по-прежнему поклонниками множества местных богов, из числа которых они всё более возвеличивали небесного бога Тенгри. Имат же слишком долго прожил в стольном граде Итиле, чтобы не понимать: если хочешь чего-то достичь — следует стать иудеем. А достичь хотелось много, и прежде всего — богатства и власти. Одно с другим связано неразрывно.