её прическа, и ещё — макияж. Иногда на приходе она могла проторчать у зеркала в ванной не меньше часа.

— Ты не задумывалась, что до чёрта много пялишься на себя в зеркало?

Она немедленно, возможно, вы скажете, что это понятно, переходила в оборону. Тень падала ей на лицо. Ирис тайком закрывается.

Фактура и цвет её кожи напоминали изысканный, хрупкий фарфор. Чётко обозначенные брови, изящно изогнутая шейка, и тёмная, подчеркнутая красота глаз, острое впечатление маски. Губы у неё были полные, мягкие, красные, упругие; нос — орлиный, с плавной, но бросающейся в глаза горбинкой, как и все прочие черты её лица. Зрачки часто суженные и затуманенные, изысканные ноздри напряжены.

По-своему, она вечно витала в облаках. Я только что описал прекрасное лицо, но её красота не отвечала общепринятым стандартам. По правде, были моменты… когда все ее тело каменело, измотанное избытком наркотиков, недосыпом, давящими изнутри кольцами отчаяния, вызывающего к жизни некую латентную вульгарность, во всей красе выступавшую в ней наружу… когда она выглядела уродливой дешёвкой. Тогда из-под маски выползало глупое смятение. Оно проявлялось во всём её поведении, особенно в нервном движении, которым она поправляла волосы, движении, неотличимом от дурацкого жеста дешёвой шлюхи, когда та стоит, уловив своё отражение в настенном зеркале, и пытается состроить нужную морду, с которой выйдет из бара.

Подобно многим блядям по совместительству, у неё часто завязывались романы с другими женщинами. Всегда одинаково заканчивающиеся. Проституцией начинала заниматься её подруга. Когда Пэт попала в аварию и её забрали в больницу, Джоди даже не потрудилась выйти из квартиры.

— Ненавижу больных. — поясняла она.

Из больницы Пэт отправляла Джоди деньги. Когда Пэт выписали, она оказалась прикована к постели.

— Решила, что я буду вокруг нее скакать, Господи, ты подумай! Я читаю, а ей, видите ли, чего-то надо! Ей вечно чего-то надо!

Мы пересекли Седьмую авеню и зашли к «Джиму Муру».

— Корчит из себя ребёнка, — жаловалась Джоди. — Джо-дии! Злит. Вечно стонет!

— А ты чего?

— Я на неё забивала. Потом она взбеленилась, стала кидать заявы, что она за квартиру платит. Я поинтересовалась: что с того? Она решила, что купила меня! Ты прикидываешь? Ты сломала ногу, сказала я ей, а не я. Нечего было синячить, тогда все было бы нормально. Меня-то что обвинять, нечего! — высказалась Джоди.

Она пододвинула к себе кофе и тут же отпила. Она положила в чашку сахару и заказала ещё желе со своей любимой английской горячей сдобой.

— Весь день вопила, как больная, а на следующий день съехала. Решила пожить у приятеля, пока с ногой получше не станет.

Я расхохотался.

В джодином исполнении история прозвучала забавно. Но не рассказ меня развеселил, хотя именно это она и подумала и, польщённая, рассмеялась в ответ. И её удовольствие нисколько не было притворным, поскольку, по логике, причина его была неправильно истолкована. Спонтанный смех заразителен и объединяет. И я рассмеялся первым, поймав себя на том, что её радость доставляет мне острое довольствие. Слова, даже их значения, были, в определённом смысле, излишни. Помню, как меня удивлял тот факт, насколько совместный смех свёл на нет лживость её рассказа. Даже теперь меня не отпускает ощущение доброжелательности, с каким, помнится, я тогда смеялся, вспоминая ее трогательное негодование, когда кто-то в Гарлеме кинул её на бабки:

— Козёл! После всего, что я для него сделала! Когда у него был финансовый голяк, я ему наркоту подгоняла!

Её критичное отношение к себе, которое скрывалось в её жестоких наездах на Пэт, ведь как обычно свойственно людям, Джоди, о чём бы она не распиналась, говорила исключительно о себе самой. Я часто задумывался, сознаёт она это или нет.

Когда мы допили кофе, а никто из наших знакомых не подтянулся… нам были нужны баблосы, чтоб затариться… мы прошлись от Западной 4-й до «Кот-Д’Ор». Вломились через вращающуюся дверь. В заведении было полно народу, как всегда, сумрачно, слева бар, справа — ряд столиков. Первое, что бросалось в глаза — картины, вывешенные по двум стенам почти под потолком. В то время их крайне часто меняли, но вскоре забегаловка превратилась в обычный бар с разношёрстной клиентурой. В тот период я редко туда заглядывал, поскольку, это было одно из мест, где меня знал кто не надо. Я ждал Фэй, пил пиво. Бармен зачислил меня по разряду тех, кто больше интересуется наркотой, чем синькой. В любом баре творится такая фигня, так что у барменов глаз намётанный. Большинство барменов напрягаются по поводу наркотиков. Но один из местных барменов бывал в Париже, и большинство завсегдатаев хорошо ко мне относилось. Надо признать, Фэй активно обращала на себя внимание, как паникер в военное время. Если уж кто напоминал джанки, так это она. Со своими взъерошенными патлами, шубой и голубоватой физиономией, она хорьком циркулировала из шумной толпы алконавтов и обратно. Я сам видел, как застывали пьяные морды, отпадала челюсть, когда они провожали глазами выходящую из бара Фэй. Мы с ней отчалили из кабака вместе и прошли не больше квартала, как неожиданно нас сзади скрутили и нелюбезно втолкнули в подъезд небольшого жилого дома. Странная невозмутимость охватила меня, едва я почувствовал на себе чужие руки; мысленно я уже обращался к полисмену: «А теперь возвращайтесь к своим обязанностям, сэр. Боюсь, я ничем не могу вам быть полезен». И гляжу на них. Среднего роста, в кожаных «лесорубах», один в один — участники «Тур-де-Франс». Размахивали какими-то удостоверениями, отчего мне всё стало окончательно ясно. Я бы и не предположил, что они могут быть кем-то еще. Прямо натуральный Кафка. Но, в любом случае, я понимал, с ними будет геморрой. Не знаю, из какого они ведомства, может, Федерального бюро расследований или Налогового управления, но они были отвратительны своей анонимностью и наглостью. Фэй. видимо, их прекрасно знала и тут же стала вести себя с ними по-собачьи. Завиляла хвостом. Высунула язык и распустила слюни в дружелюбном волнении. Я оказался прижатым к стенке, а один из велосипедистов отдал приказ вывернуть мне карманы. Мой паспорт заставил их на минуту сбросить темп. За десять лет хождений через границу я обзавелся внушающими уважение ксивами. При мне было несколько колес бензедрина[27], но я не беспокоился о палеве. Волновал меня груз при Фэй. Вообще-то, она знала этих типов гораздо лучше, чем я, поскольку пересекалась с ними и раньше. Но я-то был иностранцем, и мне влегкую светила депортация. Фэй с меньшим риском могла показать больше палева, чем я. Без лишнего