что на его плече висел мертвецки пьяный Семёнович. Вот у кого ноги вовсе не держали, подламывались, и судя по его виду, не однажды.

— Лю… Любань! Му… мужа встре… ча-ишь? — сказал Димка с пьяной улыбкой и почти не открывающимися глазами. — Уважаешь!

И, почувствовав себя наконец дома, отпустил Семёныча. Тот, потеряв опору, грязным мешком картошки осел, каким-то чудом не на пол, а на топчан у входной двери.

Люба поджала губы и молча прошла в свою комнату, поставила чайники — и большой горячий, и маленький пустой — на стол. С вежливой, но немного натянутой улыбкой сказала:

— Присаживайся, Варя, сейчас торт разрежем, попьём чаю. Может, заваришь пока я на минутку отлучусь? — и достала из кухонного шкафчика над столом нож и жестянку с заваркой. — Вот, с чабрецом. Очень ароматный!

Варя почти с ужасом посмотрела на хозяйку, но заторможено кивнула и присела к столу, рассеянно крутя в пальцах банку с чаем. Люба засомневалась, услышали ли её.

Из коридора раздался возмущенный женский крик, а затем в дверь Любиной комнаты загромыхали кулаки.

— Любка! Твои опять пьянючие! Убери немедленно! А то я… Не знаю, что сделаю!

Людка. И в голосе — ещё более визгливом захлёбывающиеся ноты.

— Любовь, немедленно уйми алкашей! Людочке нельзя волноваться! — это уже толстый Людкин муж. Тон пониже, но возмущения не меньше.

Да, Людочка в счастливом ожидании щеголяла огромным, словно трамвайный вагон, животом и требовала к себе невероятного сочувствия и понимания. Её мало интересовало, что соседи не муж, проникаться её уникальным состоянием не обязаны, и чего-то требовать от них — дело бесперспективное. Но она с настойчивостью бульдозера требовала.

Вот как сейчас — из коридора послышались звуки хлестких ударов. Похоже, Людка всё же придумала, что сделать с "пьянючими" алкашами и немедленно приступила к реализации плана. И Люба, не глядя на гостью, вышла из комнаты.

— Всё, Людка, всё, — перехватила она руку соседки, тряпкой лупасившей Димку. Тот стоял на карачках и упирался головой в грязное плечо Семёновича. Старик сидел, привалившись к стене, грязные седые космы закрывали лицо и покачивались от каждого движения Димки.

Толстуха подняла на Любу перекошенное лицо — из расхлябанного хвоста выбились волосы. Людка дунула, но непослушные лохмы лишь слегка приподнялись и снова упали, закрывая глаза. Выдернула руку из захвата и демонстративно резко, насколько позволял огромный её живот, развернулась и вперевалку пошла в свою комнату, через плечо шипя, что подаст в суд, если её не рождённому ребенку причинят вред.

Люба провожала её взглядом, пока соседская дверь не закрылась. Потом повернулась к пьяницам и сморщилась от вони и грязи. Помогла Димке подняться, снять замызганную одежду, после чего отправила его, качающегося и что-то бурчащего, в его комнату спать, а сама занялась Семёновичем.

Он был ужасно тяжёлым, и Люба взмокла, снимая разбитые ботинки, с которых валились комья размокшей земли, пропитавшуюся грязной водой куртку и штаны. Принесла из ванной стариков таз, сбросила в него грязные вещи, а обувь переставила на газету, валявшуюся под топчаном. И задумалась над расслабившимся телом.

— Давай вместе, — недовольно пробурчала баба Валя, бесшумно выходя из своей комнаты. Тефика предусмотрительно не выпустила.

Вдвоём они ухватились за несвежую рубашку соседа и поволокли его в комнату, благо, замок у него закрывался только изнутри. Дотащив до грязного старинного половика, на нём и оставили.

— Ему всё равно, — недовольно проговорила запыхавшаяся соседка, — а мы не обязаны пупки себе надрывать, на кровать его затаскивать. Пойдём.

Люба готова была расцеловать Матвеевну, настолько вовремя она пришла на помощь. Она иногда вот так подставляла плечо, внезапно являясь в подобных ситуациях. Самой Любе ни за что не перетащить бы старика, ставшего тяжелым, как глина, а просить Варю — это было уже за гранью.

Ещё пришлось протирать пол в коридоре. Не слепой же старухе это поручать?

И только после этого Люба вернулась к себе, где за столом с бутербродами и домашним тортом сидела Варя — лицо застывшее, спина неестественно прямая.

— Извини, немного задержалась, — сказала Люба.

Руки от усталости дрожали, хотелось лечь, закрыть глаза и уснуть, чтобы ничего из этого вечера не помнить. Но надо всё же выпить чаю, ведь человек её ждал, торт вот принесла, сама пела небось.

Злость испарилась. Осталось сожаление. Теперь, после всего этого, и это было ясно как дважды два, никакой дружбы не будет. Но сейчас нужно держать лицо и быть вежливой до конца.

— Давай, что ли, чай пить? Или чайник остыл? Подогреть? — спросила, касаясь ладонью бока старого эмалированного чайника.

Не кипяток, просто хорошо теплый. Нет, не будет она его греть. В таком состоянии, как у неё, не холодный — и слава богу. И налила себе чая.

— Да не хочу я… — проговорила Варя, и её лицо жалобно перекосилось. — Люба, это же… Это же кошмар!

Люба пожала плечами — кому кошмар, а кому и будни. Жаль, конечно. Могли бы дружить на работе. Но некоторые лезут, куда не просят, и всё разваливается.

И взяла бутерброд.

— Как ты так живешь?! — между бровей Варя залегла морщина.

Люба пожала плечами, сосредоточившись на пережевывании — иногда и правда лучше молча жевать. А подруга продолжила:

— Так нельзя! Надо что-то делать!

Люба подняла на неё глаза и, проглотив, спросила, вроде бы серьёзно:

— И что же?

— Закодировать хотя бы… — почувствовав подвох, Варя снизила тон.

А хозяйка только покачала отрицательно головой:

— Кодировала. Не помогло.

— Ну я не знаю… Продать жильё здесь, купить в другом месте. Уйти на квартиру, в конце концов!

Люба хмыкнула, запив остывшим чаем последний кусочек бутерброда. Чтобы не было соблазна наговорить лишнего, отрезала себе от торта гостьи большой кусок и положила в тарелку, налила ещё чаю. Не пропадать же добру?

Было бы глупо рассказывать о том, что поменять своё жильё она может только на что-то подобное — не в Москве живут, — а снять и того хуже. Не с её зарплатой.

Да и пробовала она, когда ещё оставались кое-какие деньги, а терпения — уже никакого. Но это ничего не изменило. Пока она перевозила вещи, Димка выследил её и стал доставать по новому адресу, являясь то попросить на опохмел, то закатывая пьяные скандалы с требованием вернуться. Соседям такое не понравилось, они подключили хозяйку квартиры и потребовали прекратить эти концерты, иначе — вызовут полицию. А с полицией еникому дела иметь не хотелось. И пришлось Любе возвращаться на старое место с одним только достижением — огромной дырой в финансах.

Больше она такие эксперименты не проводила. Меняла уже не внешние