«Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою»[3].

– Господи, Всемогущий, Премудрый и Всемилостивый, как быть, скажи!

И сказал Бог:

– Держи мою руку и взгляни мне в глаза! Я люблю тебя, я рядом, и я буду рядом с тобой всегда и везде, что бы ни случилось. Помни это и улыбнись!

«И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.[5]

И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы.

И назвал Бог свет днём, а тьму ночью.

И был вечер, и было утро: день один».

Сквозь мрачные тучи слабо пробивалось солнце, поднявшийся ветер разорвал облака, и всё светлее становилось небо.

Солнечный луч улыбнулся и коснулся её лица…

Михаил с женой опаздывали на концерт.

В раздевалке торопливо скинули пальто, взяли номерки, бросили вежливое «спасибо» и побежали, уже звенел второй звонок.

У входа в Большой зал консерватории администратор посмотрела билеты:

– Партер, 18 ряд, места 19 и 20, пожалуйста, поспешите.

Места были рядом с проходом, и они потревожили только интеллигентного вида пожилую женщину.

– Извините, пожалуйста.

– Ничего, ничего.

Сели, отдышались.

На сцену входили музыканты в строгих чёрных костюмах, белых рубашках, украшенных галстуком-бабочкой, на ногах сверкающие до блеска ботинки. Они расселись, взяли в руки инструменты, поправили ноты на подставке.

«Пюпитр, – подумал Михаил и улыбнулся, – какое слово смешное».

В наступившей тишине дирижёр торжественно занял свое место, замер на мгновение, взмахнул волшебной палочкой, и взлетели звуки, и зазвучала, полилась вечная Музыка.

Это был концерт выпускников консерватории, зал был полон, многие пришли не только посмотреть на будущие звёзды, но и послушать, в который раз, известнейшие музыкальные произведения.

С «Весной» Вивальди журчали ручьи, и расцветали подснежники, улыбались одуванчики, и пели соловьи в черёмуховых рощах, обрушивалась охапками и сводила с ума белая сирень, цвели свадебные вишнёвые сады, и гуляли по небу, взявшись за руки, пушистые облака… Вечера были светлы, а лунные ночи прозрачны.

Михаил знал эту радостную, наполненную оптимизмом и гармонией музыку, и с удовольствием слушал её, что, однако, не мешало ему смотреть по сторонам.

Его место было вторым от прохода, справа сидела пожилая женщина, в очках, с седыми буклями на голове, вся в коконе роскошного павлопосадского платка с длинными кистями, слева сидела жена. Взгляд Михаила скользнул направо, через проход, бегло пробежал по рядам, коснулся милых косичек девочки подростка, сидевшей перед ним, и остановился на женщине с края предыдущего ряда.

На ней была лёгкая шифоновая блузка, вся в туманных, пастельных цветах, русые волосы собраны в пучок слегка, небрежно, так что сверху, из-под заколки, торчит весёлый хохолок… нежные плечи, родинка на тонкой хрупкой шее, слева… родинка.

Михаил узнал её сразу, мгновенно, она могла принадлежать только одной женщине на свете.

Жаркая, сладкая волна нахлынула на него, забилось, забилось и замерло сердце, и в неожиданно наступившей тишине были только он и она, Лена.

Она любила, когда он целовал её в шею, она затихала, закрывала глаза, шептала:

– Родинка, осторожно, – и улыбалась.

Михаил целовал нежную шею, слегка покусывал аккуратное ушко, поднимал её на руки и уносил в жаркое, страстное лето.

Было «Лето» Вивальди и сонный знойный день, сладкая томная нега и жужжание мух, затишье, душная мгла и осторожные капли дождя, грохот на сломанном фиолетовом небе, взорвавшийся ливень и туман, тающий после дождя.

Это случилось на второй год после свадьбы, когда они жили в маленькой комнате коммунальной квартиры.

Соседка сдала свою комнату лихой, разбитной молодухе, приехавшей в столицу на заработки.

Как-то Лена пришла с работы утром, после ночного дежурства, и увидела мужа и её в своей комнате.

– Да, было. И не первый раз, но ничего, абсолютно ничего серьёзного, пойми ты, наконец, ни-че-го, для меня есть только ты! – пытался убедить Михаил.

Но Лена ушла.

Она сидела впереди так близко – только руку протяни, и ему казалось, он слышит знакомый запах её духов.

«Оглянись, Лена, посмотри на меня, посмотри, оглянись…»

Волшебные звуки заполняли всё пространство Большого зала, и где-то на самом краю света, то ли в хрустальном замке, то ли в старой, покосившейся от горя и слёз корявой избе, спрятались и укрылись под покровом Музыки, как под Покровом Богородицы, он и она, только шелестело, шуршало Время, только смотрели строго со стен портреты великих композиторов, словно спрашивая:

– Как вы там, земляне?

И дарили волшебные звуки, и летела в глаза белая, кружевная метель, летели рыжие и багряные, багряные и рыжие, эти самые осенние, осенние листья, куда же вы летите? куда? подождите, вот она, моя радуга.

Только «Лунная соната» освещала потухшую Землю.

Продолжительные аплодисменты, возгласы «Браво!», «Браво!», цветы на сцене.

Толпа у выхода.

«Где она? Оглянись, Лена!»

Впереди мелькнула лёгкая шифоновая блузка, вся в туманных пастельных цветах, и прощально качнулся весёлый хохолок, торчащий над заколкой.

Телефон звенел долго и настойчиво. Михаил взял трубку.

– Миша, что случилось? Звоню, звоню, а трубку никто не берёт, – тёща была явно взволнована. – Где вы были?

– На концерте.

– Понравилось? Миша, ты что молчишь? Ты завтра приезжай на дачу, крыльцо надо бы починить. Приедешь?