Если мы сопоставим эти расчеты, выведенные из опыта, с жалкою нормой изготовления у нас тяжелых снарядов и с наличием 400–500 снарядов на бывшие крепостные орудия без надежды пополнить израсходованные, то должны будем откровенно сказать себе, что наша артиллерийская подготовка для прорыва явится покушением с негодными средствами».

Действия войск Западного фронта, как уже отмечалось, были безрезультатными. За девять дней под Барановичами русская 4-я армия потеряла 80 тысяч солдат и офицеров убитыми, раненными и пленными. Потери противника составили 25 тысяч человек.

В начале июля русская ставка приняла решение перенести направление главного удара на Юго-Западный фронт. Стратегический резерв Ставки в составе трех корпусов был переведен с Западного фронта на правое крыло Юго-Западного фронта в район Луцка.

По сосредоточению этих войск, образовавших новую армию генерала Безобразова, и для выравнивания флангов главнокомандующий Юго-Западного фронта А. А. Брусилов приостановил наступление 8-й армии. Этим воспользовались немцы и подвели к Ковелю крупные силы с других участков русско-германского фронта. Наступление 8-й армии Юго-Западного фронта на ковельском направлении привело к затяжным боям на реке Стоход, и дальнейшее продвижение русских войск было задержано контратаками свежих сил противника.

На левом крыле фронта войска 9-й армии продвинулись на 120 км. 17 июня был взят город Черновицы, а вскоре русские войска заняли почти всю Буковину. Наступая на Галич и Станислав, 9-я армия способствовала тем самым продвижению 7-й армии.

…Всегда приятно переезжать на новый фронт. Сосредоточение войск, подготовка к предстоящим боям приводят к одной мысли, что здесь произойдет прорыв и начнется победоносное наступление. А в те летние дни как раз наступление было приостановлено. Было приказано выровнять фронт. Войска отступали уже не от невозможности держаться, а по приказам, получаемым из штабов. Иногда случалось, что после ожесточенного боя отступали обе стороны, и кавалерии потом приходилось восстанавливать связь с неприятелем.

Так случилось и в тот великолепный, немного пасмурный, но теплый благоухающий вечер, когда казаки поседлали по тревоге коней и крупной рысью, порой галопом, помчались неизвестно куда, мимо полей, засеянных клевером, мимо хмелевых беседок и затихающих ульев, сквозь редкий сосновый лес, сквозь дикое, кочковатое болото. Бог знает как разнесся слух, что они должны идти в атаку. Впереди слышался шум боя. Они спрашивали встречных пехотинцев, кто наступает, немцы или наши, но их ответы заглушались стуком копыт, бряцаньем оружия.

Они спешились в перелеске, где уже рвались немецкие снаряды. Здесь им стало известно, что их прислали прикрывать отход нашей пехоты. Целые роты в полном порядке выходили из леса, чтобы построиться на поляне позади казаков. Офицеры старательно выкликали: «В ногу, в ногу!» Ждали командира дивизии. В это время казачий дозор привез известие, что мимо них, верстах в трех, дефилирует немецкая пехота в значительных силах. Подъесаул Казей подъехал к начальнику дивизии и попросил, чтобы пехота поддержала их в случае особенного натиска немцев.

Однако из этих переговоров ничего не вышло. У начальника дивизии был категоричный приказ отходить, и он не мог казаков поддержать.

Пехота ушла, немцев не было. Темнело. Казаки шагом поехали искать ночлег. В одной халупе, около которой они остановились, хозяин с наслаждением, хотя, очевидно, в очередной раз, рассказывал, как немецкий фельдфебель останавливался у него и при наступлении, и при отступлении. «Первый раз он все время бахвалился победой, – рассказывал хозяин, – и повторял: “Русс капут, русс капут!” Второй раз он явился в одном сапоге, стащил недостающий прямо с ноги хозяина и на его вопрос: “Ну, что же русс капут?” Ответил с чисто немецкой добросовестностью: “Не, не, не! Не капут!”»

Уже поздно вечером казаки свернули с шоссе, чтобы ехать в бивак в назначенный им район. Вперед, как всегда, отправились квартирьеры. Как они мечтали об отдыхе! Еще днем они узнали, что жители успели попрятать масло и сало и на радостях охотно продавали русским солдатам. Вдруг послышалась стрельба. «Что такое?» – послышалось в строю. Но никто ничего не знал. Когда казаки осторожно въехали в назначенную им деревню и спешились, из темноты к ним бросилась какая-то фигура в грязных лохмотьях. Это оказался один из квартирьеров. Ему налили вина, и он, успокоившись, рассказал: с версту от деревни расположена большая барская усадьба. Квартирьеры спокойно въехали в нее и уже завели разговоры с управляющим об овсе и сараях, когда грянул залп. Немцы, стреляя, выскакивали из дома, высовывались в окна, подбегали к лошадям. Наши бросились к воротам, но те были уже захлопнуты. Тогда оставшиеся в живых стали разбегаться. Рассказчик оказался в самом центре. Его спасла темнота и обычное во время отступления замешательство.

Выслушав этот рассказ, казаки призадумались. О сне не могло быть и речи – рядом немцы. Положение осложнялось еще тем, что в деревню вслед за ними тоже на бивак въехала артиллерия. Гнать ее назад, в поле, они не могли, да и не имели права. Ни один рыцарь так не беспокоится о своей даме, как кавалерист – о безопасности артиллерии, находящейся под его прикрытием.

Оставалась слабая надежда, что в именье находится небольшой немецкий разъезд. Казаки спешились и пошли на него цепью. Но их встретил такой сильный ружейный и пулеметный огонь, какой могли развить по крайней мере несколько рот пехоты. Тогда они залегли перед деревней, чтобы не пропустить хоть разведчиков, могущих обнаружить нашу артиллерию. Лежать было скучно, холодно и страшно. Немцы, обозленные своим отступлением, поминутно стреляли в сторону казаков. Перед рассветом все стихло, а когда казачий разъезд утром вошел в усадьбу, там не было никого. За ночь почти все квартирьеры вернулись. Не хватало трех: двое, очевидно, попали в плен, а труп третьего был найден во дворе усадьбы.

В тот день сотня Казея была головной в колонне дивизии. Путь их лежал через именье, где накануне обстреляли квартирьеров. Там офицер, начальник другого разъезда, допрашивал о вчерашнем управляющего, рыжего, с бегающими глазами, неизвестной национальности. Управляющий складывал руки ладошками и клялся, что не знает, как и когда у него очутились немцы. Офицер горячился и напирал на него своим конем.

Казей разрешил вопрос, сказав допрашивающему: «Ну его к черту, – в штабе разберутся. Поедем дальше!»

Дальше казаки осмотрели лес, – в нем никого не оказалось, – поднялись на бугор, и дозорные донесли, что в фольварке[6] напротив неприятель. Фольварков в конном строю атаковать не принято. Казаки спешились и только хотели начать перебежку, как услышали частую пальбу. Фольварк уже был атакован раньше их подоспевшим гусарским разъездом. Их вмешательство было бы нетактичным, и им оставалось только лишь наблюдать за боем, сожалея, что опоздали.

Бой длился не долго. Часть немцев сдалась, часть сбежала, и их ловили в кустах. Гусар, детина огромного роста, конвоировавший человек десять робко жавшихся пленных, увидел казаков и взмолился к подъесаулу: