– Коли батьки ваши так воевали, то вы что? Не такие люди? Мы под Ляояном в китайских фанзах ночевали – бумага вместо стекла. Ложились рядами, прижмемся друг к другу, а крайним все равно холодно. А ставить палатки – колышки не влезают в землю. Всяко бывало. Иногда везло. Коня подо мной ранило, дважды бурку пробило и головка кинжала отлетела, а меня ничего, – в сердцах говорил сыну Пантелей.

– Ешьте уже, – подгоняла мать. – И отдохнуть же надо. Пороху нанюхался, тай ще придется понюхать. Ой, Боже…

– Отдыхай, казак! Завтра сходим к атаману, потом съездим к кунаку в Азапшей, спрашивал о тебе, хороший человек, – говорил отец.

Но хотелось поговорить со своими. Тимофей разомлел, вытянул ноги и с доселе не известной ему лаской смотрел на старых родителей, жалел сестру. Его тоже жалели. Мать, пока сидели, несколько раз потужила, что сынок ее все еще без семьи.

На следующий день он с отцом посетил атамана.

Щербина принял их в правлении. Когда они вошли, он просматривал газеты. В чем только не обвиняли в те месяцы интеллигенцию, руководство! В отщепенстве, в слепоте, в том, что они не хотят видеть нашествия изнутри, в умственном косоглазии, в преклонении перед прогрессивными фетишами. Щербина чувствовал, что и он попадает в этот разряд: критикуешь вышестоящих лиц, жалеешь инородцев?

«Грань, между дозволенным и не дозволенным, в человеческой душе, – писали газеты, – разрушена, порок приобретает черты гражданства, и вы, господа, не понимаете этого? Какие же вы-де русские, если благословляете темные силы? Все изменится: власть лучших (по крови и уму) сметется господством худших, и воссияют лозунги: “Чем тяжелее теперь, тем скорее наступят светлые времена!”. Идеалы животного довольствия станут на первое место, все будут одинаковыми. Печать уже забрызгана грязью улицы, скверным сорочьим стрекотаньем, угождением обывателю».

«Очнитесь! – неслось со страниц. – Сорок сороков в белокаменной Москве волнами носят звуки церковного благовеста. Придите в умиление, как молится в храмах святая Русь, поймите, что не иссякла вера ее, и не трогайте, не сворачивайте Русь на другую дорогу. Скажите себе: “Здесь, перед святым крестом, клянусь…”

«Ваше правительство отстало от времени, вы под властью старой исторической инерции, вы и родились-то в крепостные времена, впитали с молоком матери психологию “старого величавого порядка”, когда народ почти отрицался», – это он вычитал в левой газете. А правые шпарили ответы: «Русские по вере и крови не отдадут своего первородства за чечевичную похлебку; еще древний Рим ставил вечный завет: щадить покорных и смирять заносчивых!»

За этим чтением и застали отец с сыном атамана. Он вежливо поздоровался с Тимофеем, расспросил о житье-бытье на фронте. Остался доволен. О геройских делах Тимофей особо распространяться не стал, только заметил: «Как только казаки перешли турецкую границу, сняли папахи, перекрестились и поздравили друг друга с боем, так и вылетело из головы, что есть мирная жизнь».

– Там все подчинено войне, – просто и буднично сказал Тимофей.

Тимофей покрасовался в правлении перед пришедшими туда казаками, послушал атамана о том, что происходит во Владикавказе, других станицах полка. Рассказали ему и об очередной отправке со станицы казачьей сотни на фронт.

Тимофей вышел на улицу и поднялся на курган, расположенный неподалеку. Отсюда видна станица. Далеко внизу кружат ястреба. Перед взором игрушечные хатки, порядки улиц, церковь с крестами.

От станицы ползет чугунка[7], зеленая гусеница с черной дымящей головкой паровоза. Приглушенный, невнятный гул. Слабое пение кочетов. Синеватый дымок печали. В станицу с другой стороны Терека упирается головой продолговатая гора – Джулат, сверху похожая на ящерицу. А рядом Терек. Под обрывом реки плоско течет вода, а в дали, за Джулатом, маленькими точками темнеют кабардинские аулы: Азапшей, Пшичо, Хатуэй, объединенные теперь в одно поселение – Хамидию.

В лицо дул ветерок, и млела душа чувством к родной вольной округе.

Песня звучала задумчиво и раздольно, то набирая силу, то так же тихо угасая. Она буйствовала, вызывая ликование.

Старая казачья песня мешается в крови парня с близкой синевой неба, ковыльным ветром, ароматом луговых цветов. Странное волнение слабит плечи Тимофея – теснит, пугает и томит красота горного пейзажа. Рядом с этой красотой станица мизерна с ее плачем и смехом, мгновенным счастьем и долгим дымом забот. Однако волнение пролетает скоро, как ветер, как облако, и к вечеру мысли у Тимофея другие.

На другой день отец созвал родню, было человек тридцать. Так они сидели вместе последний раз. Все тосты были за скориковскую породу, за героя Тимофея, ее прославлявшего ныне.

Аннушка весь вечер тревожно глядела на брата. У нее было лицо молодой монашки, готовой на подвиг смирения и сочувствия. Хотелось вернуться с фронта живым и опекать ее до конца.

Через десять дней Тимофей уехал на Кавказский фронт.

А вскоре на фронт отправилась и очередная казачья сотня.

1

Два с половиной года войны принесли неисчислимые бедствия и страдания народам всех воюющих стран. Однако в 1914–1916 г. г. на Россию пала главная тяжесть войны.

Русскую армию неоднократно бросали на выручку союзникам, которые берегли свои войска для будущих сражений. В армию было мобилизовано около 15 млн человек. Но по сравнению с армиями своих союзников и противников русская армия была хуже оснащена, и это приводило к огромным людским потерям. Но хотя к 1917 г. Россия потеряла убитыми 2 млн человек и раненными не менее 5 млн, говорить о поражении не приходится, ибо инициатива почти на всех фронтах переходит в руки русских.

И только волнения в Петрограде, стране и армии спасли противника.

Центральные державы ожидали спасения только с выходом России из строя, но этого выхода нельзя было уже добиться на полях сражений.

По словам У. Черчилля, «ни к одной нации рок не был так беспощаден, как к России. Ее корабль пошел ко дну, когда гавань была в виду; она уже претерпела бурю, когда наступила гибель. Все жертвы были уже принесены; работа была закончена». «Долгие отступления были кончены; голодовка была преодолена; вооружение протекало широкими потоками, более сильные, многочисленные, хорошо снабженные армии сторожили огромный фронт».