Ленин прекрасно понимал, что кадры решают все, и умел использовать людей. Отбирал сам и очень строго, хотя и нередко ошибался. «Ленин недоверчив, мало, вернее, совсем не доверяет рекомендациям, суждениям даже близких товарищей, полагаясь только на свой глаз и слух»373. Предпочитал тех, кто уже чего-то добился. «Увлечение людьми, проявившими решительность или просто удачно проведшими порученную им операцию, свойственно было Ленину в высшей степени до конца его жизни, – подтверждал Троцкий. – Особенно он ценил людей действия»374.

Валентинов был «несколько смущен атмосферой поклонения, которой его окружала группа, называвшая себя большевиками… Никто из его свиты не осмелился бы пошутить над ним или при случае дружески хлопнуть по плечу. Была какая-то незримая преграда, линия, отделяющая Ленина от других членов партии, и я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь ее переступил»375. Потресов не был в восторге от кадровой политики Ленина и писал, что он собрал много «энергичных, смелых и способных людей, наградив их, однако, в придачу к этим добрым качествам и недобрым – моральной неразборчивостью, часто моральной негодностью и непозволительным авантюризмом». «Он умел подбирать вокруг себя расторопных, способных, энергичных, подобно ему волевых людей, безгранично в него верящих и беспрекословно ему повинующихся, но людей без самостоятельной индивидуальности, без решимости и способности иметь свое особое мнение, отличное от мнения Ленина, и тем более способности отстаивать перед Лениным это особое мнение. Естественная и законная во всякой организованной партии дисциплина переходила здесь в полувоенную субординацию»376.

То, что у Ленина не было друзей, подтверждали многие. Дорогим другом он сам называл разве что Инессу Арманд. «Сколько я помню, у Ленина не было близких, закадычных, интимных друзей, – утверждал Соломон. – У него были товарищи, были поклонники – их была масса, – боготворившие его чуть не по-институтски и все ему прощавшие»377. Тэффи, наблюдая за общением Ленина с коллегами по партии, отмечала, что «каждый был только материалом, из которого вытягивал Ильич нитки для своей ткани… Друзей и любимцев у него, конечно, не было. Человека не видел ни в ком… Всякий был хорош, поскольку нужен делу. А не нужен – к черту. А если вреден или даже просто неудобен, то такого можно и придушить. И все это очень спокойно, беззлобно и разумно. Можно сказать, даже добродушно»378.

Ленин использовал людей. И был безжалостен ко многим использованным. «Не поддаться Ленину было нельзя, – утверждал Валентинов. – Не подчиниться ему – можно лишь разрывая с ним»379. Ленин сменит вокруг себя много команд. «Держался и двигался рядом лишь тот, кто понимал партийное дело правильно, и лишь – пока понимал, – напишет Солженицын. – …Уходили – все подряд, и какая сила уверенности нужна была – не усумниться, не закачаться, не побежать за ними мириться, но, провидя будущее, стоять и знать: сами возвратятся, сами очнутся, а кто не вернется – и пропади»380.

Отдельным ресурсом Ленина – и немалым – оказалась его супруга. Тыркова-Вильямс писала: «Не она ли первая признала в нем вождя? Признала и с тех пор стала его неутомимой, преданной сотрудницей»381. Крупская по-прежнему держала в своих руках очень многие нити, связывавшие эмиграцию с партийными ячейками внутри России. Троцкий подтверждал, что именно Крупская «стоит в центре всей организационной работы, принимает приезжающих из России товарищей, дает инструкции отъезжающим, устанавливает нелегальные связи, пишет конспиративные письма, зашифровывает и расшифровывает»382.

С Альпийских гор осенью 1904 года «Ильичи» спустились полными сил и смелых планов. И не одни.

План, как его описала Крупская, был дерзок: «Тем временем, когда ЦК в России вел двойственную примиренческую политику, комитеты состояли из большевиков. Надо было, опираясь на Россию, созвать новый съезд. В ответ на июльскую декларацию ЦК, которая лишала ВИ возможности защищать свою точку зрения и сноситься с Россией, ВИ вышел из ЦК»383.

Человеком, вновь внушившим Ленину уверенность в его силах, был Александр Александрович Богданов (Малиновский). Врач-психиатр и профессиональный революционер, он был известен в партийной среде как автор «Краткого курса экономической науки» и «Основных элементов исторического взгляда на природу». Имел обширные литературные связи в Петербурге и Москве, в частности с Горьким. «Около Ленина, твердо решившего организовать свою партию, не было ни одного крупного литератора, даже, правильнее сказать, кроме Воровского, вообще не было людей пишущих. Богданов, объявивший себя большевиком, был для него сущей находкой, и за него он ухватился. Богданов обещал привлечь денежные средства в кассу большевизма, завязать сношения с Горьким, привлечь на сторону Ленина вступающего в литературу бойкого писателя и хорошего оратора Луначарского (женатого на сестре Богданова), Базарова, молодых марксистетвующих московских профессоров»384. Именно Богданов уговорил Ленина вернуться в Женеву и взяться за дело.

Крупская рассказывала, что в горах «нервы у ВИ пришли в норму… Август мы провели вместе с Богдановым, Ольминским, Первухиными в глухой деревушке около озера Lac de Bre… Наметили издавать свой орган за границей и развивать в России агитацию на съезде. Ильич совсем повеселел… Осенью, вернувшись в Женеву, мы из предместья Женевы перебрались поближе к центру, ВИ записался в “Societe de Lecture”, где была громадная библиотека и прекрасные условия для работы»385.

«Как только Ильич окончательно решил действовать, его нельзя было узнать, – писал Лядов. – У него был уже готовый план. Мы вместе с вновь прибывшими из России товарищами образуем конференцию партработников, стоящих на позициях “большинства”. От имени этой конференции выступаем с воззванием… начинаем усиленную агитацию за созыв экстренного съезда. При сочувствии основных организаций созываем одну или ряд конференций в России, проводим на них нашу платформу, предлагаем им утвердить фракционный центр, который назовем Бюро Комитетов Большинства, и признать своим органом газету “Вперед”, которую сейчас начнет выпускать редакция из Ленина, Богданова, Луначарского, Ольминского и Воровского»386.

Ленин созвал собрание, которое сохранится в истории партии как «совещание 22-х большевиков», пригласив самых верных своих соратников. «Большевики-мужья с большевичками-женами придавали совещанию несколько “семейный” вид. В числе двадцати двух были Ленин, Крупская и только что приехавшая из Москвы сестра Ленина – Мария Ильинична; Богданов и его жена, Луначарский и его жена, Бонч-Бруевич и его жена (В. М. Величкина), Гусев и его жена, Лепешинский и его жена, Красиков, Воровский, Ольминский, Лядов-Мандельштам, Землячка (член ЦК, прибывшая из России)». Написавший это Валентинов на совещание приглашен не был. Увлекаясь философией, он имел неосторожность дать Ленину почитать показавшиеся ему интересными книги эмпириокритиков Маха и Авенариуса. После чего имел еще большую неосторожность поспорить с Лениным на философские темы, а затем даже пообщаться с Мартовым. Ленин навсегда отлучил Валентинова от круга соратников как «хлюпкого интеллигента, желающего топить партийные и революционные вопросы в морализирующей блевотине».