оказывается жестче и безжалостней, чем я полагала. Поцелуи мужчины, которые волновали еще пару недель назад, теперь рвут внутри меня что-то на мелкие части, и те начинают кровоточить так сильно, что мешают дышать.

Игнатов меня травит, пачкает, унижает.

Извиваюсь в руках мужчины, мычу ему в рот и борюсь ожесточенно, со злостью, ненавистью, которая просыпается и становится моей надежной союзницей. Кусаю противные губы, желая наказать, не жалея, не думая о том, что причиняю ему вред. Потому что мне плохо настолько, что болит, кажется, все.

Я не хочу, чтобы ко мне прикасался этот мужчина.

Не хочу!

Злость, обида и страх смешиваются в такой сгусток энергии, что мне удается невероятное. Я все-таки умудряюсь отпихнуть Ивана от себя и с лихорадочным взглядом вырваться из его захвата.

— Убирайся из моего кабинета, — шиплю, вытирая рот тыльной стороной ладони.

Уже все равно на чужое мнение. Если он вновь рванет ко мне, закричу. Другого выхода из этой дурацкой ситуации не вижу. Самой не выбраться, входная дверь как раз позади него.

Игнатов не отвечает, лишь ухмыляется. Кажется, что он не в себе. В его взгляде что-то мутное, темное, от чего мне становится еще хуже.

— Иван, уходи, — пытаюсь до него достучаться, — пожалуйста, не надо, — пытаюсь вразумить, но он будто не слышит.

Меня колотит с такой силой, что зубы ударяются друг о друга, и приходится сжать челюсти.

Надежда, что смогу его убедить остановиться, смогу отговорит не трогать меня, и мы оба сделаем вид, что ничего этого не было, тает как предрассветная дымка, когда он слизывает с губ следы от моих укусов, прищуривается и бросает взгляд на стол…

Мамочки…

— Иван Сергеевич, — писк Синюхиной раздается практически одновременно с ее весьма условно предупредительным стуком в дверь, — Вас очень срочно разыскивает Сергей Сергеевич.

Боже, в этот момент я готова простить бывшей подруге все ее мерзкие делишки и злобные взгляды. Пусть наводит порчу и дальше, главное, всегда вот так вовремя появляется и забирает своего ненаглядного шефа с собой.

— Дверь закрой, — тихий жесткий приказ заставляет вздрогнуть нас обеих.

Игнатов не мигая смотрит на меня и совершенно не замечает свою секретаршу.

Сглатываю.

Надежда на то, что он сейчас свалит, а я галопом понесусь писать заявление на увольнение, отодвигается на неопределённое время.

— Но…

— Сейчас же!

Бросаю взгляд в сторону Валентины, умоляя ее этого не делать. Куда там. Преданная собачка Ванюши всегда ставила его желания превыше остальных. Вот и сейчас подчиняется.

— Иван Сергеевич, дело слишком срочное. Договор, который заключили с «Балтстройинвест», он с подводными камнями оказался. Мы может потерять десятки миллионов. Мамаев уже у генерального, как и Аверсов, и Павленко, и Слуцкий. Ждем только Вас, — спокойный, но уверенный голос принадлежит Михайлову.

Дмитрий выходит из-за спины Синюхиной и смотрит исключительно на Игнатова, который всё же оборачивается к двери.

— Без коммерческого директора нам не обойтись.

Последняя фраза друга-коллеги становится решающей. Иван кивает и, бросив на меня один-единственный предупреждающий взгляд, покидает кабинет.

Михайлов удаляется следом.

А Синюхина притормаживает и прислоняется к дверному косяку, складывая руки на груди.

— Что-то ты, Орлова, потрепанной выглядишь, — ухмыляется гадюка, неторопливо пробегаясь по мне взглядом.

Фыркаю.

Ее простоватые щипки после схватки с бывшим женишком кажутся всего лишь пылью.

— А что поделаешь, когда приходится от перевозбужденного петуха отбиваться, — растягиваю губы в холодной усмешке и перевожу взгляд под ноги, где всё усеяно осколками, — видишь, как у него в одном месте свербит, даже статуэтки колотит. Так что держи, Валька, бесплатный совет. Хочешь его задобрить и вернуть, снимай заранее трусы и, как придет, встречай во всеоружии.

— Стерва! — выплевывает не-подружка и, выскочив в коридор, с силой захлопывает дверь.

А мне только этого и надо.

Ноги совершенно не держат, тело потряхивает.

Лишь чудом успеваю придвинуть стул, чтобы сесть на него, а не плюхнуться на пол.

Глава 26

Самое жуткое и удивительное одновременно, что уволиться в среду не получается.

Никак.

Да что там… я даже заявление написать не успеваю. Потому что секретарь Игнатова-старшего вызывает меня в приемную буквально через десять минут после того, как я остаюсь одна и лишь начинаю помаленьку приходить в себя.

— Вера Владимировна, срочно. Горит, кровь из носу, — заявляет она, ловя меня на пороге своей вотчины, и, не слушая возражений, впихивает в руки черную кожаную папку, — эти документы нужно немедленно передать Кирсанову в комитет по градостроительству и архитектуре города. Лично в руки, запомнили?

— Но я не могу, — отрицательно мотаю головой, всё для себя решив.

— Можете! — летит, как лозунг. — Кто, если не Вы?

— Мамаев, — заявляю уверенно.

Все без исключения в компании знают любовь моего непосредственного начальника к лицам, приближенным к власти, как и его ревностное желание иметь с ними дела непосредственно самому, не подпуская других. Даже если требуется просто завезти документы.

Меня с собой в комитет шеф захватывал лишь однажды, вынужденно, потому что физически один не мог управиться сразу в нескольких местах. Но и тогда он так знатно умудрился вынести мне мозг, что до сих пор вздрагиваю, вспоминая его нотации о правилах поведения такой мелкой «пташки» как я в таких величественных местах, как комитет по архитектуре.

Павлова фыркает, как злобный дракон, и упирает руки в бедра.

— Мамаев сегодня отсюда, — кивает на дверь в кабинет генерального директора, — вряд ли быстро выйдет. Хорошо, если до завтра разгребет и исправит то, что проглядел, готовя договор с Арским.

— Но, я всё равно не могу, — мотаю головой, пытаясь впихнуть ей документы назад, — мне нужно в отдел кадров.

— Отдел кадров не улетит, а заместитель главного архитектора города очень даже. Мне его помощник шепнул по секрету, что билет на шестичасовой вечерний рейс в Москву Михаилу Ивановичу уже заказан, — Павлова отмахивается от меня, как от мухи, и даже не пытается слушать. — Так что, Вера Владимировна, ноги в руки и бегом. Машина ждет Вас внизу.

— Какая машина, Кира Георгиевна? — продолжаю упорствовать, — Я не могу, понимаете?

— Можете, — обрубает она уверенно и внушительным бюстом выталкивает меня за порог. — Машина — серебристый хендай, номер три-пять-семь, водитель Веселов. И да, я понимаю Ваши сомнения, но не волнуйтесь, в комитет я уже позвонила, пропуск Вам выпишут.

Хочется матюгнуться.

Смачно. Громко. От души.

Чтобы меня, наконец, услышали.

Но…

— Верочка, миленькая, спасай, — поняв, что я тоже упертая, как баран, Павлова заходит с другой стороны, — если сегодня схемы не сдадим, вылетим из тендера, а меня накажут вплоть до увольнения. Умоляю, помоги.

Черт!

Быть стервой с человеком,