Откровенно говоря, вопросительные знаки смысла не добавляли.

Пробегая словоблудия Баркова, я наталкивался на знакомые обрывки фраз. Нечто подобное, очень похожее, подсовывал мне Винченто в Москве, в виде тестов. Выходит, они уже тогда, почти два года назад, проверяли, сработаюсь ли я с Владиславом? По сравнению с ним я был пай-мальчиком. Сочиненная мной в детстве серия про кролика в стране удавов имела внятную завязку, кульминацию и счастливый финал…

«…Какой неистовый кайф — подставить обнаженное горло их слезам и пусть целуют меня в губы и рвут на себе застывшую как битум кожу я буду слизывать соль их слез и смеяться потому что теперь вам не догнать меня по дороге наверх не догнать не догнать не догнать…» Каково?

Я читал вслух, инженер записывал. Потом читал сам Барков. Несомненно, они сверяли наши варианты, и я бы дорого дал, чтобы послушать, возникнет ли разница. До колик в животе я боялся произнести что-нибудь лишнее. Но своего портативного магнитофона у меня не было. Тогда не было. Позже я раздобыл все, что надо… Винченто огорчала моя дикция, а я злился и не мог понять, чего он добивается. Какая ему, на фиг, разница, если я все равно читаю по-русски? Шеф больше не утруждал себя романтическими сентенциями о пользе наших опытов для человечества. Он внятно ставил задачу и добивался ее исполнения. А я, как последняя дворняга, дрожал за свои привилегии…

После второй недели взаимного недовольства Баркова забрали, и сразу стало понятно, зачем дикция. Оператор Сэм поставил передо мной ноутбук и воткнул диск. Я потерял дар речи.

Несколько первых секунд, пока крутились титры на японском языке, я приходил в себя и спрашивал у Бога, за что он меня так упорно возвращает в одну точку. На самом деле, это было простым совпадением, что из сотни лент, которые принес Сэм, совершенно случайно сверху лежала именно эта. Та самая трагическая история про двух голубых и девчонку, расстрелянных на забытой барже. История прежняя, но кое-что в изображении поменялось.

Теперь внизу бежала белая полоска с репликами героев на русском языке, а сами артисты вновь заговорили на японском, только приглушенно, едва слышно. Александр примостился рядом со мной и сказал, что моя задача — следить за репликами Яманэ, отмеченными синим цветом. Остальное можно пропускать, озвучат другие.

Я робко начал, но постепенно втянулся. Действо мне чем-то напоминало караоке, когда певец только открывает рот, а пьяные посетители кабака хватаются за микрофон. Сам я, конечно, не бывал в подобных местах, но видел в кино. Когда я ошибался, произносил фразу слишком быстро или, напротив, отставал, Александр кивал Сэму, и они повторяли эпизод сначала. Таким макаром за три дня я озвучил несчастного японца, а наутро Александр включил мне новую версию фильма.

Свой голос я, как всегда, не узнал. Мне он показался неприлично писклявым, впрочем, японцы квакали не лучше. Сэм сказал, что за тембр и высоту я могу не беспокоиться, все еще будет обработано электроникой. Остальных актеров озвучивали другие русские дублеры. Я мог лишь поразиться, как это мои инженеры за ночь провернули столь непростую работу.

И мы принялись за следующий фильм. Десять фильмов, двадцать, сорок… Где-то на десятой ленте я сделал следующее открытие. Я узнал гнусавую, слегка заплетающуюся речь Баркова. Синхронизатор из него был никакой, представляю, как злился Винченто, а с инженеров, наверное, семь потов сошло, пока они завершили монтаж. В одной и той же картине мы с Барковым не участвовали, зато я натолкнулся на две одинаковые версии, где каждый из нас озвучивал одного и того же героя. Несмотря на косноязычие, партия Владислава звучала впечатляюще и даже трогательнее, чем мой вариант…

С Барковым я встречался в буфете, иногда мы выползали вместе погулять в сад или перекидывались в карты. Нам редко удавалось остаться одним, чаще я гулял с Куколкой, и разговор все откладывался. А постепенно я стал забывать о нашей с ним совместной деятельности и почти убедил себя, что Винченто передумал заставлять меня читать истории чужого безумия. Я прятал голову в песок, как та африканская птица.

Следовало бы помнить, что в Крепости ничего не происходит случайно и все начинания доводятся до финала. Нашим бы московским начальникам такое упорство!

В один прекрасный день шеф сказал, чтобы Томми отвез меня в Голубую операционную, что надо сделать кое-какие замеры. Без задней мысли я покатил на первый этаж. Помимо замеров, они сделали мне укольчик.

Я не придал значения, но весь тот день меня буквально захлестывала энергия, если так можно выразиться в отношении паралитика. Потом мы ездили вниз снова и снова, а я все не придавал значения смене своих настроений. Меня в жизни так много кололи, и за уколами следовало так много реакций, что я почти не обращал внимания, что там медики творят с моим телом.

Послушнее оно не становилось.

На пятый день шеф явился на пару с доктором Сью. В отличие от миссис Элиссон, мамы Дженны, доктор Сью угловатая и крайне непривлекательная Коротенькие седые волосы стоят торчком, плечи нелепо вывернуты, и крайне невнятно доносит она до собеседника слова. Это я потом узнал, что в Штатах тоже есть свои диалекты. Еще год назад мне было бы наплевать на ее внешность, но в последнее время я очень болезненно относился ко всему, что связано с противоположным полом. Если бы не Куколка, я бы непременно подвинулся рассудком на почве собственной несостоятельности… А накануне Куколка меня впервые поцеловала, так что я ни о чем другом не мог думать. Едва проснувшись, я подгонял стрелки часов и проклинал того идиота с белой бородой, который закрутил землю вокруг светила со скоростью двадцать четыре часа на один оборот. Не мог подтолкнуть нашу планетку чуток поскорее, чтобы обед шел сразу за завтраком, а там и время для прогулки!

Одним словом, я душой парил в горных сферах и не сразу заподозрил неладное. Сью и Винченто нацепили наушники, Александр дал отмашку, а мне, без лишних слов, подсунули один из опусов Баркова.

— Я не могу… — начал я.

— Надо, Питер! — твердо произнес шеф. — Мы с тобой как единая команда. Наша работа нужна людям. Читай!

И я почувствовал, что не могу сопротивляться.

— Читай медленно, от начала, пока действие не остановится, — так же твердо, глядя мне в глаза, протрубила доктор Сью.

Меня буквально колотило от возбуждения.

— Что вы мне укололи? — без обиняков спросил я.

— Антидепрессант, — без запинки проговорил Винченто. — Нам нужно, чтобы ты читал с подъемом, а не тосковал, как покинутый утенок.

Не знаю, как насчет снятия тоски, но волю эта штука ломала капитально. Я не хотел, чертовски не хотел заниматься этим делом и сам не мог объяснить, почему. Просто у меня было предчувствие, что это неправильно, вот и все. Но отказаться не мог, словно что-то двигало моим языком и губами. Сконцентрироваться на тексте я тоже не мог, меня неудержимо тянуло раскачивать головой и вдобавок что-нибудь спеть.

Они этого и добивались.

Я в последний раз попытался воспротивиться, но ничего путного не добился.