— Я начал в шестнадцать, но… было примерно так.

— Угу. А женщина, которую тебе сам Бог послал, значит, не удостоилась того, чтобы ты…

— Мэтт, хватит, мне уже хочется провалиться сквозь землю.

— Не надо. Под землей тебя ничему хорошему не научат.

— Слушай, дай мне пару минут обдумать…

— Да хоть десять. Я в принципе все сказал. Не хочу окончательно становиться на место твоего папочки и придумывать за тебя, как бы исправить создавшееся положение.

— А вдруг поздно…

— Слушай, я никогда не видел в тебе задатков слабака и неудачника. Что за разговоры? Поздно, поздно… Отличное оправдание для того, кто не хочет ничего менять и не станет ничего делать!

— Все. Устыдился. И молчу. — Том залпом опрокинул в себя спиртное.

Как ни парадоксально, соображать стало легче, будто бы в голове зажглась лампочка и осветила все, каждый уголок, каждую мысль и вероятность.

Он на самом деле поступил неправильно. Он пустил все на самотек. Он не выказал Эмили своего истинного чувства. В ту ночь, перед тем как они занялись любовью, он много говорил о своих желаниях — но ни словом не обмолвился о чувствах. А потом Эмили замкнулась, он стал работать, и все пошло вкривь и вкось, покатилось по наклонной вниз.

Это было неправильно — но не непоправимо.

И… это просто чудесно! Тому показалось, что вот теперь-то ему точно подарили пару крыльев. И заиграли фанфары. Потому что самая большая сила человека заключается в уверенности: все в жизни возможно изменить.

Он крепко стиснул руку Мэтта.

— Спасибо! Спасибо, дружище! Ты… ты меня спас! Или что-то во мне спас, я не знаю… Не важно!

— Ладно, таков мой христианский долг. Душеспасительный, — добродушно усмехнулся Мэтт.

— Вы… вы с Мэри так и живете?

— Да, — как-то очень просто подтвердил Мэтт. — Трудимся…

— Я восхищаюсь тобой. Я уважаю тебя. Я благодарен тебе. И… я пойду. Ты не обидишься?

— Я же мужик. Мужики не обижаются.

Том хлопнул друга по плечу, бросил на стол купюру и выбежал на улицу.

Вечер, по правде говоря, был достаточно промозглым и даже мрачноватым. В воздухе висел плотный туман, справиться с которым не могли ни фонари, ни неоновая реклама — они казались призрачными и какими-то далекими от реальности.

Том вдохнул полной грудью, потом еще и еще — как же хорошо!

Городской воздух, влажный, с запахом улиц и автомобильных выхлопов, после дымной взвеси в баре-подвальчике показался ему свежим, будто он вдыхал чистоту снега где-то высоко в горах. Может, он воспарил над землей, а сам и не заметил? Дурацкая мысль, Том с удовольствием ей рассмеялся.

Мэтт сотворил с ним чудо. Он вернул ему… надежду, что ли. Или веру. Или даже… саму любовь.

Он повел себя как наивный школьник, решив, что без труда получит все то, о чем явно или тайно мечтает каждый человек на земле. Но ничего. Он образумился, слава богу. Не без посторонней помощи… но важен результат. А Мэтту — нечеловеческое спасибо.

Том вытащил из кармана сотовый и торопливо отыскал номер Эмили. Так хотелось поскорее ее услышать!

Номер Эмили оказался неожиданно молчалив. Даже — нем. Или глух. Тому стало тревожно, но он отогнал от себя несвоевременное: вот еще, тревожиться или печалиться теперь, когда он понял главное и весь мир и, что еще прекраснее, мир их с Эмили отношений, лежит перед ним.

Он поймал такси, чтобы поскорее добраться до дома. Таксист был очень обстоятельным и, по счастью, неразговорчивым — иначе пришлось бы либо поддерживать беседу ни о чем, либо грубо его обрывать (вежливо Том не умел, да и сейчас его собственная вежливость и то, как он выглядит в глазах незнакомого человека, волновали его меньше всего).

Таксист кивнул, услышав адрес, и поехал, к удивлению Тома, именно тем путем, который он, Том, считал кратчайшим. Добрый знак: нечасто встретишь знающего город таксиста-азиата. Впрочем, это все не важно, не важно!

Если все пойдет хорошо, после испытательного срока ему назначат неплохую зарплату. Конечно, это гораздо меньше, чем он получал на прежней работе, в начале периода безработицы он даже не смотрел на объявления с подобными цифрами, но все-таки…

Ах, как же это не важно тоже!

И даже то, что он сможет потом купить машину, и они с Эмили поедут куда-нибудь на зимние каникулы, и что квартиру можно поменять или хотя бы на первое время в эту купить приличную широкую кровать, — тоже не важно!

Важно — что он ее любит. Правда любит. И даже если пока плохо умеет это выразить, да и вообще любить в широком смысле плохо умеет, — ничего, научится! Был бы шанс…

А шанс есть. Огромный. Прекрасный. Лучший шанс в его жизни. Райски чудесные врата в счастье. И пусть путь будет тернист — оно того стоит!

Том еще дважды набирал Эмили — номер так же упрямо молчал. Ладно. Тем лучше. Тем радостнее ему будет обнять ее на пороге квартиры, прижать к себе… И обязательно поцеловать, пылко-пылко, как не целовал ее даже в самом начале. А после… после всего, что будет дальше, непременно будет, лежать в обнимку под двумя одеялами и разговаривать. Разговаривать до самого утра…

Они вместе уже недели — а он еще ни разу не сказал Эмили, что любит ее! Позор! Но ничего-ничего, остались минуты… Том возбужденно улыбался и едва сдерживал рвущийся из груди счастливый смех. Не хватало только, чтобы таксист вместо дома отвез его в клинику для душевнобольных.

Он бросил взгляд на окно кухни, видимое от подъезда, — свет не горит. Жаль. Впрочем, Эмили ведь не обязана ждать его у плиты. У нее есть свои дела. Она же еще не знает, что у него в душе произошла то ли революция, то ли эволюция. И он одержим идеей…

Какой?

Ах черт, опять этот проклятый лифт! Том пнул железную дверь спящего чудовища. Сейчас — именно сейчас — ему придется потратить лишнюю минуту на подъем по лестнице…

Так вот… идеей…

Мысль скакала в такт с пульсом.

Прожить… с ней… всю жизнь.

Он это сказал. Пускай пока — только себе. Главное, признание сделано. И он в отличие от прошлого раза не пустит все на самотек и будет очень крепко и бережно держать руль корабля своей судьбы.

Своей любви.

До шестого этажа он мчался, потом стало тяжело. Тома это даже разозлило. Почему ему должно быть тяжело идти к своей любимой девушке? Хотя, кажется, это такая культурная традиция. Все принцы непременно совершали какие-то подвиги, прежде чем удостаивались поцелуя прекрасной принцессы.

Эмили прекрасна, это правда, а с правдой спорят только дураки и трусы. Он не принц, это тоже правда, но он очень-очень хочет быть с ней.

Том позвонил в дверь. За дверью стояла недвижимая, не нарушаемая тишина. Неужели ее нет дома? Он испытал разочарование, смешанное с тревогой, и тут же устыдился: Эмили свободный человек — пока, по крайней мере, он не надел ей на палец кольцо, хотя вряд ли и это сможет сделать ее несвободной — и имеет полное право в пятницу вечером быть не дома. К тому же она иногда задерживается на работе, чтобы доделать срочные заказы… И вообще, откуда эта мрачность духа? У него такое счастье в жизни есть…