— Что? Что вы сказали?

Какой хрупкой и простой выглядела эта флейта! Она была на вид такой старой и хлипкой, что, казалось, могла рассыпаться от одного только случайного дуновения воздуха. Всего шесть дюймов в длину и меньше двух дюймов в поперечнике, грубо обработанная, чуть изогнутая, с семью отверстиями посредине, расположенными на равном расстоянии друг от друга. И всю ее поверхность покрывала резьба. Каспар упомянул в своем последнем письме об этих странных узорах, даже срисовал некоторые из них, но Марго не ожидала увидеть такую затейливую вязь.

— Что вы сказали? — снова повторил Бетховен.

Марго подняла взгляд.

— Каспар сказал, что этой флейте тысячи лет… возможно, она даже старше Библии… Ее находка стала зенитом его карьеры. Вам известно, для какой цели предположительно использовался этот инструмент?

— Да, герр Толлер объяснил, что музыка флейты якобы вызывает воспоминания из прошлой жизни. — Покачав головой, Бетховен провел указательным пальцем по запутанным линиям и завиткам. — Только представьте себе! Эта мысль уже давно захватила меня, и я читал переводы древних рукописей, привезенных из Индии.

— И вы раскрыли, какая мелодия спрятана в этой флейте?

Если Бетховен ответит «да», всему ее притворству наступит конец, и можно будет снаряжать экспедицию на поиски Каспара. Наконец.

— Почему-то считается, что это должно у меня получиться. — Нахмурившись, Бетховен посмотрел на флейту, и у него на лице появилось выражение недовольства. — Но я еще даже не нашел отправной точки, от которой можно было бы начинать разбирать эти надписи. Вы даже представить себе не можете, сколько раз меня охватывало непреодолимое желание схватить эту чертову штуковину и швырнуть ее о стену — она такая хрупкая, что, можно не сомневаться, разлетится на мелкие куски, но, по крайней мере, перестанет меня терзать, насмехаться надо мной. Делать из меня дурака.

Арчер дал ясно понять, что Ротшильды заплатят за флейту только в том случае, если вместе с ней получат и мелодию. Сам по себе инструмент не имел для них никакой цены. Прилежные последователи Каббалы, они горели желанием заглянуть в свои прошлые жизни. От Марго не укрылась горькая ирония происходящего: поставив эту задачу, Ротшильды толкали ее нарушить одну из десяти заповедей, чтобы самим еще больше укрепиться в своих религиозных убеждениях.

— Ваш супруг верил во все это?

— Однажды он сказал мне, что, быть может, в прошлой жизни сам спрятал «инструменты памяти», и теперь ему нужно лишь вспомнить, куда он их положил. Не знаю, смеялся он надо мной или нет, но он, безусловно, верил в то, что найти их определено ему судьбой. — Марго со стыдом поймала себя на том, что у нее на глазах навернулись непрошеные слезы.

Шагнув к ней, маэстро неловко прикоснулся к ее плечу.

— Это ужасно — потерять любимого человека.

Марго молча кивнула.

— Флейта по праву принадлежит вам, не так ли?

«Да! — захотелось крикнуть ей. — Да, и было бы гораздо проще, если бы вы, когда придет время, сами отдали мне флейту, не вынуждая красть ее». Однако она снова промолчала, ограничившись кивком.

— Наверное, вам хочется подержать ее в руках. Это позволит вам почувствовать себя ближе к человеку, чье сердце по-прежнему находится в вашем сердце.

Бетховен протянул инструмент.

Подобно многим женщинам своего круга, в детстве Марго обучалась игре на фортепиано, однако она не испытывала склонности к музыке, и занятия были для нее мучительной обязанностью. Но только сейчас, обвив пальцами трубочку из побелевшей от времени кости, Марго почувствовала, как ее охватила дрожь. Впервые за тридцать пять лет своей жизни у нее в голове зазвучала музыка, исходящая откуда-то изнутри, по своей собственной воле, никогда она не смогла бы сочинить такую, но каким-то образом эта мелодия уже звучала в самых потаенных глубинах ее сознания. Эти звуки были одновременно прекрасны и зловещи. Марго хотелось выделить их, запомнить, рассказать о них Бетховену, но когда она попыталась ухватить мелодию и ритм, музыка исчезла.

— Вы выглядите так, словно увидели призрака, — заметил Бетховен.

Взяв бутылку, он, как это с ним бывало, приложился прямо к горлышку.

— Нет, не увидела.

Заметив выражение ее лица, композитор застыл, полностью переключив на нее свое внимание.

— Я услышала призрака.

Вена, Австрия

Понедельник, 28 апреля, 10.15

На следующее утро перед художественным салоном «Доротеум» выстроилась длинная извивающаяся очередь из потенциальных покупателей и просто любопытных, желающих увидеть своими глазами «Бетховенскую шкатулку с играми», как окрестила ее пресса. Вооруженным охранникам в форме с трудом удавалось поддерживать порядок. Меер назвала себя одному из охранников, и ее пропустили прямо внутрь, не заставляя ждать в очереди, что явилось большим облегчением, потому что после второй бессонной ночи подряд накопившаяся усталость давала себя знать. Меер чувствовала себя плохо. Чувствовала себя кем-то чужим. Одеваясь, она взглянула в зеркало и увидела совершенно незнакомого человека. Ее ничего не связывало с той женщиной, которая смотрела на нее затравленным, проникнутым болью взглядом. Но только Логан знала, что нельзя чувствовать отчаяние и скорбь женщины, жившей больше двухсот лет назад.

В вестибюле было полно народа, и Меер пришлось проталкиваться сквозь толпу.

— Охранникам на улице сообщат твое имя, а я буду ждать тебя в главном демонстрационном зале, — сказал ей вчера вечером по телефону отец, позвонивший из Швейцарии.

Ему пришлось задержаться в Женеве, потому что, к его прискорбию, доктор Сметтеринг скончался в больнице. Теперь полиция расследовала уже два убийства.

Меер обходила вокруг кресел, кушеток, комодов и столов, заставленных мелкими произведениями искусства, силясь разглядеть над толпой голову отца. В детстве его внушительные габариты были гарантией того, что она никогда не потеряется. По крайней мере, не потеряется в реальной жизни; даже со своим ростом отец не мог вызволить ее из той пучины, куда она регулярно проваливалась.

Наконец девушка нашла Джереми Логана. Он стоял перед витриной и, изящно жестикулируя, рассказывал что-то обступившим его людям, жадно ловившим каждое его слово. Волосы у него поседели еще больше по сравнению с тем, что помнила Меер, а под глазами темнели черные мешки. Ей пришлось вспоминать, сколько же ему лет. Шестьдесят шесть? Нет, отец был на год старше. Меер ощутила в глубине груди комок тревоги. Ее мать умерла, не дожив и до шестидесяти. Но у отца отменное здоровье. Естественно, он выглядит уставшим… последние сорок восемь часов явились для него одним сплошным испытанием.

Меер отошла к стене, не желая подходить к отцу, когда вокруг него толпились люди, и впервые смотреть на шкатулку в присутствии десятков посторонних. Но впервые ли?