— Меер, подожди, сейчас мы пройдем в отдельную комнату, — попытался остановить ее отец.

Вдруг завороженное мгновение разорвал громкий, настойчивый звонок.

— Was ist das?[19]— спросила Меер отца, напуганная шумом, даже не сознавая, что говорит на незнакомом языке.

— Пожарная сигнализация, — перекрывая шум, прокричал Джереми. — Вероятно, какой-то сбой. Такое бывает…

Внезапно быстро повалил дым: клубящиеся облака, поднимавшиеся вверх, расходились в стороны, тянулись к Меер. Ко всем троим. Сигнализация продолжала пронзительно звенеть. Джереми закашлял. Меер почувствовала резь в глазах. Затем и она закашляла. Совершенно неожиданно на глаза навернулись слезы, хлынувшие по щекам. Люди кричали, сигнализация звенела без умолка. В наступившем хаосе кто-то пробежал мимо Меер, оттолкнув ее. Не удержав равновесие, молодая женщина вытянула перед собой руки, пытаясь найти, за что ухватиться, но точки опоры не оказалось, и она упала, ударившись плечом об угол витрины. Острая боль разлилась по всему ее телу, и в сочетании с едким густым дымом это заставило Меер поперхнуться.

Понимая, что ей может достаться, она сейчас больше не думала об этом… нужно спасти шкатулку… нужно встать, найти ее и спасти от огня. Пошарив вслепую, Меер нащупала край стола и схватилась за него, ожидая почувствовать обжигающий жар, однако он оказался холодным. Как такое может быть, если здесь бушует пожар?

Только тут до Меер дошло, что никакого жара нет, как нет и запаха горелого. У нее не было времени, чтобы пытаться в этом разобраться. Сейчас главным было спасти шкатулку, поскольку Меер была уверена, что в ней хранится ключ к разгадке того, где находится «флейта памяти», а она ей нужна, чтобы спасти своего супруга. Где-то далеко Каспар, больной и одинокий, надеется на нее. Сунув руки в витрину, она попробовала нащупать ларец. Справа. Затем слева. Стеклянный ящик не такой уж и большой. Но в нем ничего не было.

Ветер и дождь шумели так сильно, но она слышала, как ей кричит какой-то мужчина, просит ее остановиться. Однако она не могла. Ее лошадь откликнулась на поводья и пустилась галопом. Лес здесь очень густой, и мужчине будет нелегко ее преследовать. Он блестящий наездник, но у нее было одно преимущество: несмотря на грозу, она знала этот лес, а он не знал. Но тут прогремел раскатистый выстрел.

Нет, это не выстрел, а только пожарная сигнализация. Что происходит? Дым начинал рассеиваться, но глаза у нее по-прежнему горели, и она не могла отчетливо видеть. Затем, наконец, контуры и формы стали превращаться в людей и предметы обстановки. Предметы обстановки? Люди? Но где же лес? Она ведь мчалась верхом по лесу, пытаясь уйти от жуткой, неминуемой опасности, пытаясь спасти шкатулку.

— С тобой все в порядке?

Это был ее отец, помогающий ей встать. Его лицо было мокрым от слез.

— Шкатулка у тебя? — крикнула она, перекрывая шум.

Прежде чем отец успел ответить, один из охранников с громким криком бросился к двери. Лицо у него тоже было багрово-красным, по щекам ручьями текли слезы. С каждой секундой дым все больше редел, открывая других охранников, которые помогали подняться на ноги тем, кто упал, и выводили их из помещения. Повсюду валялись опрокинутые предметы мебели, на полу были разбросаны сломанные произведения искусства.

— Что они говорят? — крикнула Меер, обращаясь к Себастьяну, находившемуся справа от ее отца. Даже ей самой собственный голос показался истеричным.

— Никакого пожара не было, это слезоточивый газ, — ответил Джереми. — Это… все это… несомненно, это было сделано, чтобы отвлечь внимание.

Меер схватила отца за руку.

— Что случилось со шкатулкой?

— Она исчезла.

Полянка, Чешская Республика

Понедельник, 28 апреля, 11.14

Через частые промежутки вдоль обсаженной деревьями дороги, по которой ехал Давид Ялом, встречались часовни, посвященные Христу, Богородице или другим святым. Увы, если бы только раскрашенные гипсовые изваяния действительно могли защитить от опасности или облегчить боль, как верили многие… Когда-то сам Давид был довольно прилежным иудеем, но теперь он верил только в торжествующее зло.

Прибыв к месту назначения через четыре часа после отъезда из Вены, Ялом оставил взятую напрокат машину на стоянке, вышел, размял свои длинные ноги и огляделся по сторонам. Унылое серое небо навевало тоску. Пышная растительность уступила место тощим деревьям, остаткам давно заброшенных садов и угрюмому замку, отчаянно нуждающемуся в ремонте. Должно быть, когда-то он выглядел внушительно, но теперь желтая краска фасада облупилась, а на черепичной крыше недоставало пары десятков красно-бурых плиток.

Спрятанный в самом центре лесов Южной Моравии, в часе езды на машине от ближайшего населенного пункта, Моравски-Крумлов был неподходящим местом для хранения самого ценного произведения искусства во всей Чешской Республике и еще более неподходящим местом встречи со связником подпольной террористической ячейки.

Внутри замка оказалось еще более сыро, чем снаружи, стены и пол были еще в более плачевном состоянии, чем фасад. Купив за пятьдесят крон входной билет, Давид направился по стрелке к лестнице, недовольно заскрипевшей под его шагами. Прежде чем он успел шагнуть в первую галерею, женщина в красном платке вручила ему два темно-коричневых фетровых мешочка. Не говоря ни слова, она показала, что эти мешочки надо надеть поверх обуви, что журналист и сделал. Ходить в них стало скользко. В первой галерее группа детей сидела на полу разувшись, в одних носках и слушала молодую женщину, которая объясняла им что-то по-чешски. Поразительно, дети не ерзали, не перешептывались, а молча смотрели на живописное полотно во всю стену, изображающее героический сюжет. Восьмилетнему сыну Давида Бену обязательно захотелось бы попробовать прокатиться, как на коньках, по этим широким деревянным половицам.

Раскрыв английскую версию путеводителя, захваченную в билетной кассе, Давид прочитал сведения о картине, созерцанием которой были так поглощены дети.

Этот холст, имеющий двадцать футов в длину и тридцать два фута в высоту, иллюстрирует первую главу тысячелетней истории славянского народа.

Посередине полотна под звездным небом жались друг к другу Адам и Ева, прячась от призрачных зловещих фигур верхом на лошадях, несущихся на них во весь опор, размахивая мечами. Вдалеке на заднем плане горела деревня, и оранжево-красное зарево поднималось над горизонтом утренней зарей. Согласно путеводителю, всего таких героических полотен было выставлено двадцать, и все они принадлежали кисти художника-модерниста Альфонса Мухи.

Как и было условлено со связником, Давид прогуливался по галереям, рассматривая картины так, как будто они действительно его интересовали. Сам он ни к кому не обращался. В нужный момент к нему подойдут. Ялом дошел уже до предпоследнего зала, так ни с кем и не встретившись, и уже собирался покинуть его, но тут свет, мигнув, погас. И тотчас же загорелся снова.